Как ни силилась Батийна заговорить, язык не слушался.
Воля
Ошур ехал молча, все туже натягивая поводья справному, с лоснящимся крупом мулу, да время от времени обливал руганью погонщиков. С потрескавшимися губами, волоча по земле тяжеленные поршни из телячьей кожи, они понимали, что хозяин, привыкший всегда из копейки делать две, злится, потому что опаздывает к базару.
Ороз в уме пробирал Ошура: «Этой жадной собаке не хватает барышей. Ему еще выиграть надо было! Не-ет… Погибну, но ни за что не уступлю ему свою находку — жену. Аллах! Я из тех верных рабов твоих, кому ты посылаешь удачу. Совсем неожиданно вручил ты мне в руки эту женщину на безлюдном перевале. Э, аллах, верни мне ее».
Ошур с Орозом немало порыскали по базарам Кашгара, Ак-Су, Турфана, Андижана, Оша, Намангана; торговали, когда везло в торговле, а то играли вместе, когда начинало больше везти. Вместе кутили и спускали добытое в игорных домах, но каждый мог независимо поставить на кон свою долю барыша и проиграть ее.
Все-таки Ошур чувствовал себя хозяином над Орозом, который считался у него как бы джигитом. Дело в том, что Ороз пристал к Ошуру, сбежав из родных мест после совершения убийства. «Был я львом, точившим зубы на луну, а теперь скорее схож с грифом, зарящимся на мышь!» Ороз, который мог одним ударом свалить с коня сильного джигита, досадовал на судьбу, поставившую его в зависимость от какого-то торговца, которому под стать ездить разве что с бязью и ситцем на муле. Но Ороз не выдавал своих тайных дум. Хитроумно-ловкий, словно первоклассный фокусник, умеющий замазать глаза любому, Ороз считал себя равным Ошуру.
Зуракан не подозревала, что ее сейчас разыграли, как приз в азартной игре. Она беспечно радовалась тому, что спаслась от жадных волков и прибилась к людям. Не имея понятия, о чем договариваются эти двое, Зуракан молилась святому Баабедину за свое избавление и, терпеливо перенося жгучую боль в руке, предвкушала радость: «Скоро-скоро я буду в объятиях отца и матери!» Но стоило вспомнить, как почти голая шагала навстречу мужчинам, у нее загорались щеки. «И-ий, какой срам. Ну что ж, они простят мне. Попадись в такую беду иной мужчина, он выглядел бы, пожалуй, еще хуже».
Прежде Зуракан, хотя сама служила у Серкебая, не раз подсмеивалась над торговцами, что те ездят на мулах. А сегодня такие разъезжие торговцы перевязали ей рану, надели на нее халат, прикрыли ее наготу и посадили на низенького мула.
— Эй, торгаши, никогда киргизы не садились на ишака, если даже нищими бродили по свету. Давайте лучше я пойду пешком! — попросила она.