— Ай, глупая голова! С чего ей беситься! Не с того ли, что служит у байского порога, возится б казанами? А может, с ума спятила?
Иная из щебетух, больно ущипнув себя в знак стыда за щеки, скажет:
— Аяиий-яй, черная напасть! У бедняги, ее мужа, верно, не хватает силы охладить пыл, что в ней бушует… совсем взбесилась баба…
Щебетухи склоняют головы друг к другу:
— Байбиче говорит, что дурная болезнь у нее.
— Говорят, себе места не находит… скучает по мужчине.
— Ай, какой срам!
— Думаешь, спроста она, непутевая, схватывается иногда с парнями?
— Какой бы ни была охочей, все равно хватило бы одного здоровенного мужчины.
— Видишь ли, жадность — плохая штука.
— Брось, дорогая, жадность можно умерить.
— Ты всех своей меркой не меряй. Не на все дырки можно найти затычку.
Одна из щебетух хихикнула и, мгновенно опустив голову низко-низко, словно у нее сломалась шея, толкнула в бок языкастую соседку:
— Что ты болтаешь, негодница! Ведь с ней рядом лежит верзила муж, боже… Пусть бы и тешилась с ним.
— Чтоб он провалился! Чтоб его унесло в Коканд! Что с этого Текебая толку, что он здоровяк?
Букен будто не слушает женских пересудов. Говорит, обращаясь к Серкебаю с притворным простодушием:
— Откуда нам знать, с чего это, о боже… Мы привыкли довольствоваться тем, что мужья достаются нам дня на два в неделю, а остальные дни пропадают у своих любимиц — набалованных токол. Какое нам дело до Текебая и его непутевой жены? Раз нет у нее соперницы, токол, которая рвала бы его из рук, на нее должно бы хватить одного мужчины, если умерить жадность…
— Э, байбиче моя, ты, видать, стареешь.
— Я бы сказала то же самое, мой бай, будь я молодой. Разве ты, мой бай, в свое время не наигрался всласть, разбрасываясь добром? Тьфу, не дай боже! Не посоветовавшись со мной, привел себе ненаглядную, солнцеподобную, отдав за нее сразу пятьсот валухов. Мало того, что ухнула этакая пропасть скота, мне еще пришлось целыми неделями, где там, — месяцами мерзнуть одинокой в постели, обнимая собственные колени. То было время, когда мои вожделения едва вмещались во мне, как налитая до краев пиала, предназначенная для гостя, о боже… Будь на моём месте другая, сгорела б от собственного огня.
Она едва сдержалась, чтобы не сказать «зарезалась». Сказать так значило бы для байбиче уронить свое достоинство.
Ничем не выдав своих чувств, она закончила с грустью:
— Лишил создатель нас, бедных женщин, этого самого отросточка да еще добавил: «Смиритесь со своей судьбой…»
Какая-то простушка, а может, из лукавых самая лукавая, потянула ниточку женского разговора дальше: