— Да провалиться им в могилу! Проклятые семь жеребцов!.. Подлецы бесстыжие! Я не стану убиваться, лучше посмеюсь, сама себя подбодрю! Ха-ха! Ха-а-а-а!
Она хлопнула шершавой ладонью по камню:
— Чу, серый мой валун! Чу!.. Ха-ха! Ха-ха!
Скалы со всех сторон отозвались эхом:
«А-а-х-а-ха-х-а-а-а-а».
Зуракан прислушалась на мгновение к эху, разбудившему горы, захохотала опять. Скалы зазвенели, загремели.
Долго гремело эхо в горах. Прислушиваясь к своему хохоту — эхо разнесло его от скалы к скале, — Зуракан насторожилась: «О боже! Может, среди этих скал затаился кто-нибудь кроме меня?»
— О-у-у-у, скалы, затянем песню! — И высоким голосом, оглашая все вокруг, Зуракан запела: — Белый голубь, летящий в небе, а-а-а! Сядешь ли ты на вершину скалы, а-а-а! Придет ли счастье, э-э-эй, ко мне, тонущей в горе, в муках? А-а-а-ай…
Желтый серп месяца висел над мрачной вершиной. Восток понемногу серел; вытянув свои хвосты, белые звезды исчезли за линией горизонта, среди дальних гор. И чем меньше оставалось неярких звезд, пропадавших где-то в глубине неба, тем, казалось, сильней разгорались резкие звезды, словно нарочно повешенные фонари.
Скинув с себя теплое одеяло, горы вставали во всем своем горделивом волшебстве. Светлое утро занималось быстро. Золотые ресницы солнца едва перекинулись на острые пики гор, как всюду заалели озаренные вершины.
Постукивая концом палки по каменному полу терраски, Зуракан продолжала петь во весь голос:
— Ах, несчастный мой, кроткий мой! Сомкнул ли ты глаза хоть раз до утра? Я стою на серой скале. Под скалой зарятся на меня сивые псы. Им очень не терпится сожрать меня. А я думаю о тебе, несчастный мой. Если бы ты не дал белой змее замутить себе голову, мы бы жили с тобой, как люди. Не плачь теперь, не плачь, робкий ты мой!
Зуракан подошла к краю терраски и замерла, держа в руке палку, как древко знамени.
Волк, лежавший внизу среди покрытых лишайником серых валунов, взглянул на нее, по не шелохнулся. Он, казалось, говорил своим видом: «Всю ночь я слышал, как ты смеялась, как ты пела. Нет у тебя выхода. Все равно спустишься оттуда. Тогда-то и распорю тебе живот».
Зверь скулит время от времени, потеряв терпение, стучит зубами и жадно водит носом. Потом, подняв морду кверху, начинает выть.
Вместе с волком и скалы и горы оглашаются раскатами эха.
Волк перестает выть, Зуракан тут же запевает. Но на человеческую песню серые, сизые скалы не отзываются громоподобными раскатами, а тягуче подхватывают:
— Ой, несчастный Текеба-ай! Пойдем искать свободу. Ой, пой-дем, эй! Пой-дем, эй!..