— Ты кто… — прошептал священник.
Смертельный страх сковал его тело, пот струился по лбу. Он так много говорил в своих проповедях о смерти, что та перестала его страшить. Так врачи-хирурги спокойнее остальных воспринимают факт своей предстоящей кончины, боксеры утрачивают ощущение опасности пропущенного удара, прошедшие войну солдаты буднично воспринимают ранения и вероятную гибель. Многократное повторение пугающего события теряет свою разрушительную энергию.
— Кто я?! — Алое сияние шевельнулось, из его недр прилетел какой-то дребезжащий звук. Так звенит старинный фарфор, если легонько ударить по его поверхности металлическим предметом. — Кто я, говоришь? Ты сам это знаешь, святой отец!
Отец Серафим поднял руку, намереваясь осенить себя крестным знамением, но та налилась свинцовой тяжестью. Он вдруг понял, что привычное действие больше не подвластно его мускулам. Теперь он будет лежать, как живой труп, ожидая, пока не придет конец.
— Трудно? — сочувственно спросил незнакомец. — Понимаю. Человек необычно крепко связан с собственной плотью, именно плоть, а не дух, как вы любите рассуждать, сидя за бокалом вина или кружкой пива, диктует модель поведения. Сильные подавляют окружающих людей, слабые приспосабливаются к угнетающей их реальности. Первые навязывают мораль и право, вторые взывают к состраданию и милосердию. Сильные идут к цели, пренебрегая трудностями и преодолевая их, слабые убеждают себя и всех окружающих в истине воздержания.
Он прошелся по тесной келье, алый туман стремился за ним, как ручной пес за хозяином. Незнакомец остановился напротив иконы, его голова, сокрытая большей частью в розовой дымке, была направлена к сияющему тусклой позолотой образу.
— Как ты считаешь, святой отец, к какому из двух описанных типов принадлежал Назареянин?
Отец Серафим прилагал неимоверные усилия, чтобы поднять правую руку, после очередной попытки у него шевельнулись пальцы, которые он тотчас сложил в крестное знамение. Сама рука лежала вытянутая как плеть. Пришелец метнулся к нему, склонился над лицом, едкий запах зверинца окатил лицо монаха душной волной. Подкатила тошнота, отец Серафим повернул лицо в сторону, чтобы не захлебнуться потоком рвоты. Живот скрутила судорога боли, спазм вывернул наизнанку содержимое желудка.
— И изверг нечистоты он из чрева своего! — продекламировал незнакомец.
Отец Серафим закашлялся, после приступа рвоты ему немного полегчало, он сумел согнуть руку в локте.
— Я знаю, к-к-кто ты… — прошептал он.
— Правда?! — Незнакомец подался вперед, розовый свет воссиял с неистовой силой. — Назови! Назови имя мое!