Когда на душе тяжело, особенно хочется покинуть чужбину и вернуться на родину. Даже и в том грустном настроении, в котором я совершала наше обратное путешествие, я с радостью смотрела из окна на картины родной русской природы, слышала на станциях звуки родной русской речи. Но вот мы и дома. В городе непривычно пусто, все родные и знакомые еще на даче, ведь еще лишь конец июля, я никогда в такое время года не бывала в Петербурге. Мать устроили в нашей бывшей классной комнате, там же спала и Мария Павловна. Утром Мария Павловна уходила на службу, а я оставалась с матерью. Работы мне было немного: покормить ее, при кашле подать кружку для мокроты, изредка дать лекарство, помочь повернуться, я рада была всякой физической работе, дававшей возможность хоть немного забыться, гораздо тяжелее было сидеть около матери и смотреть на нее, даже в последние дни своей жизни такую кроткую, нежную, ласковую, слушать, как она просит у Бога хоть капельку сил. За этот последний месяц жизни матери я всего раза три писала в своей тетрадке. Когда я сейчас прочитываю эти немногие странички, слезы невольно наворачиваются мне на
глаза, так тяжело ложилось первое горе на мою молодую неопытную душу. И поговорить-то мне было не с кем в это время, несколько раз я писала, хоть бы скорей приехала Мария Маркеловна, чтобы поговорить с ней. А в городе было лето, стояли теплые, ясные дни. За окнами классной зеленел липовый парк, в окнах дома напротив видны были его обитатели.
Я запомнила один такой чудесный летний вечер, дышавший миром и тишиной, находившийся в таком контрасте с тем, что было в моей душе. Но беда не приходит одна, в эти тяжелые дни заболел отец, ночью у него сделался такой приступ печеночной колики, что он кричал на всю квартиру, хорошо, что комната матери была далеко, и она не слышала его крики. Тогда в доме не было телефона, не было неотложной помощи, отыскали Петра Малофеева, и он отправился на поиски доктора. В одной из ближайших аптек ему дали адрес полицейского врача, которого он и привез, часа два я провела у постели отца, слышала его крики и ничем не могла помочь, пока не приехал врач и не впрыснул ему морфий. Боли в печени повторялись у отца и потом, но не в такой степени. Во время голодных 1918–1920 годов камни в печени у него прошли совсем. Когда на следующее утро Мария Павловна ушла на службу, я целый день переходила от одной постели к другой. У меня была еще одна обязанность — отвечать на письма, которые писали родные и знакомые, справляясь о здоровье матери. Наконец приехала и Мария Маркеловна, но я уже настолько была поглощена своим горем, что слова не шли мне на язык.