Возвращайся другой дорогой — вот тебе чудо еще, а дорога всегда убегает, и ты лови ее…
А когда ты вернешься, тогда ты поймешь, что будущее — оно такое же неостановимое.
Когда становится вовсе невмоготу, выкидывает, расплющивает в пустоту,
между работой и домом — ни там, ни тут, тогда они за спиной у тебя встают.
Одна говорит: ну чего ты, ну не реви, я точно знаю, что мир стоит на крови,
и если неправильность режет совсем глаза — бери автомат и уходи в леса.
Вторая тоже тихонько толкает в бок, хмыкает: слишком мало прошла дорог, если ревешь — значит все еще будет окей. Я вот не плачу, расстреливая друзей.
У третьей лицо и руки обожжены, дырки от пуль и улыбка иной страны.
«Будет еще вам радужное далеко, главное, раньше оружия не сложить, —
голос сожженный, похожий на птичий клекот, — я умирала, я знаю, как круто жить».
Обернешься — и нет никого за твоей спиной. Прошлое тает, опять становясь тобой.
THAT'S OK
А потом нас вывезут — по вагонам, а вагоны, как сумки, набиты — криком (пусть расскажут оставшиеся — легко нам, увезенным от пыли, беды и лиха. Кто остался — не выжить, асфальт навыворот, только бомбы взрываются за спиной, и в попытке глоточек воздуха выбороть будет плакать ребенок — возможно, мой).
И вот это бегство — туда, где земля не рвется,
постоянно оборачиваясь назад:
как ты там, родной? И огнем плюется
небо, выбрасывая еще заряд.
А потом поделим последнюю луковицу, безголовые бабы с больными детьми, на ухабах мотает, об стенку стукается голова тяжелая — не усни. И одна завоет: никто не останется, господи, даже выжить уже не хочется, пусть скорее вжарят по атомной станции — хоть тогда уже все закончится.
Тише, тише, смотри, мы вполне счастливые, эта сказка не сбудется, заснет назад.
Только над какой-нибудь пылающей Ливией небо превращается в ад.
А потом однажды на улицы выйдут танки, темно-зеленые морды с открытым дулом, опустеют города, деревни и полустанки, смерть взяла свое — и более не вернула. Провода повиснут, замолчат безжизенно окна, ваше слово, товарищ танковый пулемет. Только маленький желтый мишка лежит одиноко у окна в подвал, ногами плюшевыми вперед.
И когда не останется ни дома, цветов и мамы, только летний лагерь на западном рубеже — поднимутся куклы с синими волосами и велосипеды,
забытые в гараже. И пойдут домашние львы со свалявшейся гривой, вспомнят, что они же хищные и опасные. И ползут опустевшие улицы — тихо, криво. На июльских кленах листья от жара красные.
Тише, тише, ты не бойся, все будет славно. По пустому городу последняя армия строится. Гусеница Мурзик у них за главного, а после него — пластмассовый викинг-пропойца. Если те, кто старше — отступили и обманули, то игрушки пойдут воевать, и взаправду даже.