В российской историографии принято считать, что в России почти на протяжении всего XIX века женский быт, воспитание и репродуктивное поведение, особенно среди привилегированных сословий, контролировались и регулировались патриархальными нормами и традиционными представлениями, которые только к концу века, благодаря постепенной эмансипации и демократизации, начали сдавать свои позиции[106]. Однако существование феномена проституции с его различными типами публичных женщин, а также более широких и часто теневых сетей сексуальных услуг (включающих содержанок, театральных артисток, представительниц других свободных профессий) позволяет осторожно утверждать, что «патриархальные нормы» были скорее идеологическим конструктом и издавна сосуществовали с гораздо более свободными и очень плохо документированными практиками сексуального поведения. Начиная с 1840-х годов представители демократически настроенной интеллигенции, частью аристократического (кружок Герцена и Огарева), частью разночинного происхождения (кружок Белинского, а позже – «новые люди»), оспаривали официальные представления о брачной жизни и сексуальной морали, пытаясь перекроить и перестроить их на новых основаниях – равноправия, этизации любви, свободы выбора[107].
Поскольку до нас не дошли письма Грюнвальд, относящиеся к тому периоду, когда она жила в доме терпимости, имеет смысл сосредоточиться уже на следующем этапе ее биографии, когда она поселилась в двухкомнатной квартире, где могла ждать в гости возлюбленного, который как раз и принадлежал к «новым людям». Во всяком случае, на несомненной принадлежности Добролюбова к этой когорте настаивал после его смерти Чернышевский, объявив критика цельной личностью и образцом для подражания. В логике автора «Что делать?» интимное органично сочеталось в Добролюбове с его политической программой. Используя дневники и письма покойного критика, Чернышевский сделал героев своих произведений «Алферьев» и «Повести в повести» якобы похожими на Добролюбова в том, что касается свободной сексуальной жизни, которую они ведут, и высоких общественных идеалов, которых они придерживаются[108]. Однако сам Добролюбов в переписке с Грюнвальд и Телье и в своих дневниках не выглядит той безусловно цельной личностью, какой его изображает Чернышевский. Тем не менее, когда обе женщины начали поддерживать с ним постоянные отношения, перед ними был не офицер, не просто студент или «купчик», а молодой публицист, исповедующий демократические и даже респуб ликанские идеалы. Можно с осторожностью предположить поэтому, что личность Добролюбова, его слова и убеждения могли влиять на поддерживавших с ним отношения женщин, по крайней мере на Грюнвальд, которая постепенно начала открывать толстые журналы типа «Современника». В то же время повседневная жизнь Терезы и «Колички» состояла, как это видно по письмам, не только и даже не столько из разговоров на отвлеченные темы. Добролюбов часто проявлял упрямство и подозрительность, был негибким, поддавался вспышкам гнева и мелочности, не готов был идти до конца в проведении в жизнь высоких гуманных теорий.