.
Однако данная политика привела к тому, что границы национальных государств, в которые превратились союзные республики после распада СССР, не совпадали с этническими границами расселения живших в них наций, что уже привело к целому ряду кровавых конфликтов (конфликт в Приднестровье, Карабахская война, войны с Грузией в Абхазии и Южной Осетии, украинские события 2014–2015 гг.) и, по всей видимости, приведет к ним в будущем. В этом плане национализм еще многие годы будет оставаться фактором, формирующим «повестку дня» на постсоветском пространстве.
Однако это произойдет в случае, если человечество останется в рамках уже сформировавшихся пониманий национализма, главные из которых были охарактеризованы в этой главе. Сегодня еще неясно, какие масштабы примет влияние на политическую практику дискурсов постмодерна. Постмодерн привел к появлению виртуальной политической, социальной, культурной реальности: «Она представляет собой сверхсложный и сверхдинамичный мир образов и значений, существующий благодаря новейшей информационной технике (прежде всего компьютерным сетям) и подчиняющийся собственным внутренним правилам и соглашениям»[142]. Мы сегодня можем видеть националистические войны и казни заложников чуть ли не в прямом эфире, и виртуальная война, муссируемая в Интернете, для политиков и для значительной части населения является куда более значимой «реальностью», чем действительно реальные события, которые не замечаются и игнорируются. Какие формы в этом контексте примет национализм, будет ли он иметь свои функции, будет ли он востребован для решения политических и социальных задач? Пока мы не видим у национализма новых качеств, все они достаточно традиционны, или, во всяком случае, уже в том или ином виде проявлялись в XX–XXI вв. Но виртуализация реального мира – слишком мощный фактор, чтобы не ждать от него воздействия на дискурсивные практики эпохи, а национализм относится именно к дискурсивным практикам.
Сюда же относится все более значимое влияние игрового мира и игровой культуры на реальные процессы: «Ситуация игры в любой культуре подразумевает качественную переориентацию сознания, позволяющую людям освободиться от наличных форм принуждения (идеологического, политического или экономического). Добровольное принятие участниками правил игры на время как бы лишает статуса объективности и непреложности легитимирующие принуждение метанарративы. И в этом смысле игра является прямой противоположностью насилия. Но только в рамках постмодерна подобный подход к реальности обретает, так сказать, “вселенский размах”»