Голос в телеэкране сделал паузу и добавил уже другим, более мрачным тоном: «Оставайтесь у экранов, чтобы не пропустить важное заявление в пятнадцать тридцать. В пятнадцать тридцать! Информация крайней важности. Не пропустите! В пятнадцать тридцать!» И снова зазвучала звенящая металлом музыка.
У Уинстона что-то всколыхнулось в душе. Будет сводка с фронта; интуиция подсказывала ему, что грядут плохие новости. Весь день его преследовали короткие вспышки волнения: мысли о сокрушительном поражении в Африке то приходили ему в голову, то улетучивались из нее. На самом деле ему хотелось увидеть, как евразийская армия переходит ранее запертые на замок границы и растекается по Африке, словно колонны муравьев. Почему нельзя было как-то окружить их с флангов. Он живо представил себе очертания побережья Западной Африки. Он взял белого коня и переставил его на другой конец доски. ЗДЕСЬ правильное место. Даже наблюдая мысленно за тем, как черные орды устремились на юг, он видел и другую силу, которая таинственным образом организовалась, внезапно оказалась у них в тылу и начала перерезать их коммуникации на берегу и на суше. Он чувствовал, что желанием он пробуждает эту силу к жизни. Но действовать нужно быстро. Если возьмут под контроль всю Африку, то получат аэродромы и места базирования подводных лодок на мысе Доброй Надежды и разделят таким образом Океанию на две части. А это может означать все, что угодно: поражение, разгром, передел мира, уничтожение Партии! Он глубоко вдохнул. Невероятное сплетение чувств – нет, если точнее, не сплетение; скорее последовательно расположенные слои (и не скажешь, какой из них глубже других) боролись внутри него.
Спазм прошел. Он поставил белого коня обратно на место, но в течение нескольких секунд не мог серьезно настроиться на решение шахматной задачи. Его мысли снова начали блуждать. Почти бессознательно он написал пальцем на пыльном столе:
«Они не могут влезть внутрь тебя», – говорила она. Но они смогли влезть внутрь. «То, что происходит здесь с вами, – это НАВСЕГДА», – сказал О’Брайн. И это было правдой. Есть такие вещи, твои собственные поступки, от которых ты никогда не оправишься. Что-то умерло в твоей груди: выжжено, вытравлено, как кислотой.
Он видел ее; он даже говорил с ней. Никакой опасности в этом не было. Он интуитивно, но знал, что им больше практически не интересны его дела. Он мог бы даже организовать новую встречу с ней, если бы они оба захотели этого. На самом деле они столкнулись друг с другом случайно. Это произошло в парке в холодный, ветреный мартовский день, когда земля напоминала железо, а вся трава, казалось, замерзла, и не было нигде даже бутона, лишь ветер трепал несколько только что проклюнувшихся из грязи крокусов. У него озябли пальцы и слезились глаза, он торопливо шел по дорожке, когда увидел ее в каких-нибудь десяти метрах. Он сразу заметил, что она изменилась, только не понял, в чем именно состоит перемена. Они равнодушно прошли мимо друг друга, но затем он повернулся и догнал ее, хотя не очень охотно. Он знал, что опасности нет: никто не проявляет к нему никакого интереса. Она ничего не сказала. Она двинулась наискосок по газону, будто пытаясь отвязаться от него, но затем, казалось, смирилась с тем, что он идет рядом с ней. Они шли среди неуклюжих голых кустов, которые не обзавелись листьями и не защищали ни от чужих глаз, ни от ветра. Уинстон и Джулия остановились. Холод бодрил. Ветер свистел в ветвях и ударял по редким крокусам, которые выглядели грязными. Он обнял ее за талию.