Тихон представил, что пора стрелять – матросы уже бегут к «Зимнему» с мосинскими винтовками наперевес – а ему не стреляется, неповоротлив стал, пушку не поднять. Тихону стало стыдно перед грядущей мировой революцией за свою лень, такое мероприятие срывается. Мы наш, мы новый мир больше не построим, и кто был ничем, тот станет еще большим ничем, потому что у бедного да отымется.
– Отколупывать смыслы лучше всего или ничего не делая, или писательствуя, – подсказал Бог, предвидя грядущий вопрос.
Он все-таки щелкнул пальцами, дематериализуя смерч, и тот испарился, не интеллигентно уронив фантик на тротуар. Бог наклонился, подобрал фантик и отнес в урну.
Ничего не делая на окраине, Тихон медленно отдыхал. Отдыхая, он томился, потому что привык заполнять время, изображая жизнь – а тут Сам Бог вроде как не велел, поди ослушайся.
Это был как раз тот самый случай, когда пенять не на кого, поэтому крайним выбрали дядю Архипа.
– Скажи-ка, дядя, ведь не даром… – начал отец Филип.
– Даром! – оборвал его дядя Архип, дабы заткнуть.
Иногда получалось, иногда нет.
– Ишь ты… – обиделся отец Филип, но заткнулся.
Сегодня получилось. Тихон насмешливо фыркнул, наблюдая разнотравье человеческих проявлений в своей голове.
– Эй, персонажи, – обратился к товарищам Тихон, – чего фыркаете?
– Ты к кому? – поинтересовался дядя Архип.
Это был хороший открытый вопрос, подразумевающий возможность роскошного многопланового ответа. Это когда и так правильно, и так тоже правильно…
– Я ко всем сразу, – пояснил Тихон, и ангел-хранитель тоже подключился.
– К персонажам – это не ко всем, – сказал он, – Не все ведь персонажи.
Окраинное понимание просилось внутрь беседы, надеясь, что те, кто не персонажи, снизойдут до более-менее внятного объяснения. Ангел-хранитель, предчувствуя грядущее недопонимание, выступил с инициативой. Он часто предвидел минусовый наклон грядущего, и живущая в ангеле вечная любовь ласково подвигала его на жесткое объяснение.
– Ты не против, если я жестко? – спросил ангел-хранитель у Тихона.
– Валяй, – разрешил Тихон, но у душе ёкнуло, потому что «жестко» он не любил, а запретить ангелу не мог.
Удостоверившись в собственном присутствии в ментальном пространстве Тихона, ангел-хранитель подыскал тему пожестче.
– Ты же знаешь, что можно пообщаться с персонажем, а можно с актером, – сказал ангел-хранитель, и замолчал.
Рядом скрипнул железом трамвай, и ангела малость вынесло из беседы в пейзаж. Здесь, на окраине, трамваи делали коренной разворот. Тут был круг из рельсов и маленькая будочка. Трамвайные женщины-водители вытаскивали себя из неудобного кресла, запирали трамвай на ключ и шли в туалет. Это само по себе уже было достаточно жестко: наблюдать, как они торопились, потому что с предыдущего разворота прошло целых полтора часа. С той же нерадостью Тихон смотрел на кассирш и уборщиц. Он надеялся, что их личный коренной разворот где-то рядом, что он еще будет… а пока нету, как и у трамвайщиц. Забавно, что остановка эта трамвайная называлась в народе «Тупик», а официально «Восьмое марта». Точнее – «имени Восьмого марта», так грамотнее. Трамваеводительницы осуществляли на остановке имени своего праздника легкую пробежку в сортир, чтобы это был все-таки не тупик, а разворот в очередные полтора часа сидячей жизни.