— Асафий, — приказал комиссар, — выводи!
В храмине дал я Рыжему сахару и сказал:
— Побалуемся на воле.
Рыжий закивал башкой, мотнул хоботом и пошел за мной следом. И стали мы с ним казать, чему выучились. Рыжий вставал на задние тумбы, задирал хобот выспрь, а на самый вершок хобота садился Степка и вместо «Коль славен…» верещал «Хлебать синим хоботом!». Дядя Пафнутий только похмыкивал. После Рыжий вставал на задние колени и садился на табуретку. Посланник кричал от радости, семенил ножками, аки младенец, и пускал длань в аплодисмент. А в фините напялил я на себя лавровый венок, что из оранжереи принес, встал на загривок Рыжему, руку вперед вынес, аки цесарь римский, и проглаголил:
— Дивиде эт импера!
По-нашему, стало быть, кому кнут, кому пряник. Тут уж все заморские гости в ладоши ударили…
— А теперь, господа, — сказал комиссар, — прошу к столу.
Мы с дядей Пафнутием и Ага-Садыком за вторым столом устроились. Посланник на устриц лимон выжимал, глотал их и шампанью запивал. Слуги разливали чужестранцам вино в бокалы, а мы хлебали из графина квасок. Комиссар подошел к нашему столу и прошептал мне:
— Расскажи что-нибудь похлеще ихнего матроса. Из чудесного…
Ага-Садык в аккурат кофий сварил по-персиянскому манеру. Розлил я его в чашечки фарфоровые и плеснул в них извинь. Не пожалел — чего, думаю, жалеть, дух будет крепче. Посланник попробовал и возгласил:
— Какое чудо! Нигде не пил такого кофия. Даже в Турции…
Поднял я свой квасок и рек:
— Выпьем за того матроса, что спасся от акулы. Однако есть такие вещи, что и не снились вашей философии, друг Горацио…
— Как, вы читали Шекспира?! — вскадычил посланник. — И вы знаете латынь? Почему вы не в академии?
Комиссар упредил меня, чтоб я ненароком после квасу лишнего не сболтнул:
— Он сызмальства мечтал стать слоновым учителем…
— Так какие же вещи не снились нашей философии, слоновый учитель?
В летошнем году на исходе мая, на Троицу, я сызнова гостил у отца Василия. В обедню хотел пойти помолиться, ан Александра схватила меня за рукав, из храма потащила и тянет на колокольню. «Ты чего?» — спрашиваю. «Чует мое сердце недоброе», — отвечает. Бояться я ее стал. Однако поднялись. Отец Василий встал под колоколом, что Анна Иоанновна в дар храму принесла. И уже он за веревку взялся, чтоб ударить в него, да Александра как батюшку шибанет в сторону, а в то место, где батюшка стоял, упал кусок острый, что от колокола отделился. «Царица Небесная, спаси и помилуй!» — прошептал отец Василий. «Царь-колокол на Москве треснул», — молвила Александра. «Ты что, сдурела?» — пробасил батюшка. Ин взабыль вышло так. Через две недели все в Питере прознали, что в пожар, начавшийся со свечки восковой, поставленной замоскворецкой женкой в чулане, от пролитой воды лопнул Царь-колокол…