И точно — прискакал комиссар и доложил:
— Жди солдат, Асафий. Ее величество разгневалась, да делать нечего — указ написала, чтоб отдать тулупы в казармы числом полсотни. А тебе за каждый тулуп по плети. Итого пятьдесят. И еще указ подписала, чтоб тебя на полгода жалованья лишить…
— За тридцать рублей пятьдесят тулупов?! — воздивился я. — Продешевила ее величество…
— Цьщ! — рявкнул комиссар. — Ты у себя так-то поговори, а здесь ты на службе.
Плеть не ангел — души не вынет. Вон Михаилу руку заживо отпилили, рассудил я. Возьму штоф бодрянки — все малость легче будет.
Склянку я в портки загодя устроил. А тут и два солдата с ружьями пожаловали по мою душу. Заложил я руки за спину, и пошли мы к Тайной канцелярии. Зачитали мне в заседании бумагу, где писано было, что по велению ее императорского величества дворцовый холоп Асафий Миловзоров лета тысяча семисот тридцать восьмого году от Рождества Христова, месяца августа пятого дня, пребывая в непочтении к посланнику иноземной державы, над упомянутым выше глумился безнаказанно. И поелику во главе политики державной разумеются мир и согласие с государствами европейскими, завещанные Петром Великим, а речи вышеозначенного холопа непристойно и богомерзко совершались, сиречь вредоносны российской державы благополучия для, а также немалую финансовую утечку произвели, повелеваю: холопа Асафия Миловзорова жалованья лишить, считая с оного дня, сроком шесть месяцев и дать ему пятьдесят ударов плетьми…
В застенок меня не повели, а вывели во двор, где стояла деревянная кобыла. Два ражих бузунщика устроились околь нее с ременными плетьми, в закатанных портках и внаготку по пояс.
— Сымай рубаху, — сказал один.
— Позволь винца испить, — попросил я.
— Сколь есть-то?
— Почну малость и вам отдам. — Я вытащил скляницу.
— Валяй быстрей, покуда подьячий не пришел…
Опрокинул я скляницу и враз ополовинил. Первый бузунщик заховал ее в свои портки. Уложили меня на кобылу, привязали исподни руки и ноги к бревну.
— Не боись, будем бить без оттяжки. Громче кричи…
А у меня в нутре уже хмель заиграл, голову закружило. Тут подьячий пришел следить, чтоб ударов было ровное число. Ожгло меня с первой плети, ровно кипятком. Стал считать, досчитал до двадцати, чую, мочи боле нет. Все равно, думаю, орать не буду. Спину огнем охватило, боли уже не чувствую. В глазах тьма кромешная. Ровно скрозь сон услышал: «Крепок, однако…»
Отвязали меня, хочу встать — и не могу. Бузунщики подняли, повели к воротам, там я дядю Пафнутия узрел — он уже на телеге прибыл. Уложил меня кое-как на сено и повез.