Я обвинялся во всех смертных грехах. Были, конечно, и справедливые упреки. Но были и такие, как если бы рыжего посадили в тюрьму за то, что он брюнет. И, поразмыслив, я пришел к выводу, что возврата нет, она устала любить меня и насовсем ушла к тому, который полюбил ее.
Теперь я мог завести собаку. И даже нескольких собак. Сын не стал бы возражать. Но мы с ним были неприспособленными людьми. Два раза в месяц пировали в ресторане — на большее моей зарплаты не хватало, а в остальное время питались кое-как, всухомятку или в случайных столовых. Я не имел права обрекать собаку на такое существование.
К тому же собак становилось все больше и больше, и мне все меньше хотелось иметь собаку. Попадались настоящие монстры; они походили на медведей, зубробизонов, на движущиеся кактусы и еще бог знает на что, но только не на собак. А хозяева, влекомые поводками, выступали так гордо и самодовольно, словно это у них был тигриный окрас.
Стремительное увеличение собачьего поголовья представлялось мне явлением закономерным. Жить стало легче. У людей накопился большой запас душевной теплоты; так почему же не поделиться ее избытком с «меньшим братом»!
Но на моих глазах владелец королевского пуделя, тощий, неопрятный мужчина, обрычал бабушку с внуком за то, что мальчик дал пуделю конфету. Он бы и укусил, но бабушка была боевой, и собралась толпа. Мужчина поднимал над головой (чтобы всем было видно) желтый металлический кружок на красной шелковой ленте и, брызгая слюной, кричал, что пуделю-медалисту преднамеренно хотели испортить желудок. А бабушка наступала и тоже кричала:
— Не к собакам, а к людям надо быть добрее!
Ее поддержали, и мужчина стал пятиться. Но пудель не хотел уходить: он жизнерадостно потряхивал смоляной кудрявой челкой, шлепал тяжелыми ушами и тянулся к мальчику, угостившему его конфетой. Он был замечательно красив, и я лично, не задумываясь, отдал бы ему все имеющиеся в мире медали. А его хозяин был вылитая цепная дворняжка, у которой отобрали кость; и в гибкой его спине, и особенно во взгляде было это — дворняжечье — злобное и трусливое, что надо бы укусить, да вдруг стукнут.
Среди этих двоих пудель был главным. Человек носил при себе собачью награду, гордился ею, преданно оберегал пуделя-медалиста… И я удивился противоестественности такого союза.
Пятая собака, о которой я хочу рассказать, принадлежала девочке, чьи волосы в детстве представлялись мне схожими с пухом одуванчика. Той самой девочке, в которую я был влюблен и которая подарила мне «сына» своего соседа-сенбернара.