— А я что? Небось тебе не восьмой десяток? А легкие-то ты, верно, давно кумысом вылечил!
— Какое там!
— Эх, Кулжабек! — сердито воскликнул дед Шамыр. — Скажи: разве кому-нибудь хорошо нынче?
Кулжабек, не зная, что ответить, молча слез с коня, стреножил его. Кербез подала ему свою косу. Деловито опробовав косу пальцем, Кулжабек примерился и с силой махнул косой. Но неожиданно конец ее чуть не воткнулся в его собственную ногу. Кербез аж вскрикнула от испуга. Покраснев, Кулжабек опять повел косой и… кончик косы врезался в землю.
— Ой, бестолковый! Ты что, с ума сошел? Тут люди серпа найти не могут, а он размахался! Отдай косу! — Шамыр вырвал у парня косу, зло сплюнул. — Откуда только ты такой взялся?!
Кулжабек виновато молчал. Потом еле слышно пробормотал:
— Когда мне косить-то было? С курсов сразу на фронт забрали…
— Эх, черт бы тебя побрал! Ни на учебе, ни на войне, ни на работе — нигде от тебя толку нет! А я ему еще как дельному человеку косу дал: мол, учи других…
— А я разве напрашивался? — стал оправдываться Кулжабек. — У меня и нога не зажила…
— Иди ты отсюда! Болтун! — рассердился еще сильнее дед Шамыр.
Кербез с жалостью смотрела на Кулжабека. Красный от стыда, надрывно кашляя, он побрел к коню, волоча раненую ногу, не поднимая глаз от земли.
— Дед, зачем ты его обидел? Видишь, как он кашляет? Мы же его специально на легкую работу, помощником ветврача, поставили, — укоризненно заметил Бокон, правя бруском затупевшую косу.
— Руки-ноги ведь на месте? Неужто не мог косить научиться! — проворчал Шамыр.
— Что вы на него накинулись! — вмешалась в разговор пожилая женщина громадного роста, которую все называли Балбан-апа[2]. — Человек, можно сказать, из ада вернулся, со смертью уже повидался, хоть и моложе вас! А вы…
— О наша великанша! Ты права, — улыбнулся Бокон.
— Ох и лиса же ты, Бокон! — невольно улыбнулась и женщина, продолжая косить.
Все в аиле уважали Балбан-апа за прямодушие, честность. Кербез с восхищением смотрела, как косит она, ничуть не отставая от Бокона, потом решительно сжала косу руками и, как учил дед Шамыр, сильно и плавно махнула ею. Трава неожиданно ровно упала за косой. Окрыленная первым успехом, Кербез опять повела косой. Ноги непослушно заплетались, сердце стучало так, будто хотело выскочить из груди, но Кербез уже ничего не замечала. «Не так уж и трудно, оказывается. Даже интересно», — подумала она, уже смело орудуя косой.
Во время обеденного перерыва Кербез вдруг почувствовала, что руки ее словно окаменели, перестали повиноваться ей, онемела поясница да и ноги. Уулча и Тунук тоже бессильно лежали на траве, пряча голову под крохотной тенью, которую отбрасывал чапан, накинутый на поставленную вертикально косу.