Жанин пробовала делать ему минет, и это даже почти сработало, но он совершил ошибку, открыл глаза. Призрачная пелена лунного света освещала длинную завесу волос Жанин, раскачивающуюся по мере того, как она двигала головой вверх и вниз. Это напомнило ему Мэри, то, как развевались ее волосы вокруг лица, когда она оттолкнулась от него. Он сразу обмяк.
С этого началась импотенция Мэтта. Жанин, вот святая, продолжала пытаться, прибегала ко всяким разным штуковинам, которые раньше считала унизительными для женщины: В ход шли откровенное белье, дилдо, порно, но ничто не могло прогнать ощущение неуклюжести и неуместности в постели, приправленные стыдом за Мэри, и он не мог ничего добиться, даже сам. Он один раз попытался (в ванной после того, как попытка Жанин провалилась, запаниковав, что навсегда утратил способность), но рука ощущалась чужой, гладкость и выпуклость шрамов усиливали трение, это было вовсе не похоже на мастурбацию. То, как он видел пенис в руке, но не чувствовал его, давало ощущение, что это не он сам себя касается, а какой-то незнакомец, он испытал трепет новизны. А потом он подумал, неужели его правда возбуждает мысль о том, что рука незнакомого мужчины трогает его?
Несколько раз у него чуть не случались ночные поллюции, которые Мэтту казались еще хуже, чем вообще ничего (сиюсекундное наслаждение не стоило жалкого возврата в подростковое время), но сейчас он начал о них молиться, чтобы убедиться, что не потерял способность к оргазму, что она просто дремлет. Проблема в том, что в его снах все время была Мэри, и глубоко засевшая вина за педофилические мысли будили его. Вплоть до сегодняшней ночи.
Сегодня он зашел дальше. Снял с нее трусики. Позволил ей снять его штаны и белье. Он забрался наверх, раздвинул ее ноги, поднял искалеченные руки и сказал: «Ты меня уничтожила». «Ты первый меня уничтожил», – ответила она и приподняла бедра, чтобы он зашел в нее, глубже, влажнее, гораздо реальнее, чем он испытывал это в последние годы, а может быть, и в жизни. Когда он закончил, Мэри во сне закричала и разбилась на миллион осколков, крошечные частички стеклянной ее медленно полетели в него, впились в кожу, распространяя искры тепла и счастья по всему телу.
– Милый, ты встаешь? – разбудил его голос Жанин. Он сжал одеяло и повернулся, притворяясь, что спит, а она объясняла, что уходит пораньше, чтобы записать голос для полиции. Он не шевелился, пока она не ушла. Услышав, как уезжает машина, он пошел в ванную. Включил воду и принялся отстирывать белье.
Проснувшись, она первым делом обратила внимание на солнечный свет. Кривая прорезь в стене, служившая им окном, была слишком маленькой, чтобы пропускать много света. Но когда солнце бывало в таком положении, как сейчас, утром, забиралось выше деревьев, ровно на середину их самодельного окошка, идеально вписываясь в квадратную дырку, оно лилось внутрь квадратным световым потоком, таким интенсивным, что поначалу он казался чем-то плотным, а потом постепенно трансформировался в неземное сияние, наполнявшее всю хижину и создававшее ощущение сказки. Частицы пыли парили и поблескивали на полотне солнечного света. Птицы щебетали.