Она попыталась отбросить картинку, но та все равно появлялась: Генри в плавках с Элмо в переносной горячей сауне. Эта комната, жаркая, удушающе аскетичная, похожая на запечатанную больничную палату, напомнила ей сауну у нее в подвале. Впервые зайдя туда, он сказал: «Генри жарко. Генри не может дышать». Она пыталась проявить терпение, объяснить, что с потом выходят токсины, но он пинком распахнул дверь – новую с иголочки дверь установки за десять тысяч долларов, ради которой она бог знает сколько раз звонила Виктору и убеждала его, что она им необходима. После того пинка она потеряла терпение и заорала: «Черт побери! Ты все поломал!», хотя, конечно, ничего не сломалось. Генри зарыдал. Глядя на смесь слез и соплей у него на лице, она почувствовала лютую ненависть. Только на мгновение, потом она раскаивалась и плакала, но в тот момент она ненавидела своего пятилетнего сына. За то, что у него аутизм. За то, что с ним так сложно. За то, что он вызывает у нее столь сильные эмоции. «Хватит нюни разводить. Прямо. Черт побери. Сейчас», – сказал она и захлопнула дверь сауны. Он не знает, что означает «черт побери», она при нем так никогда не выражалась, но от произнесения этого она почувствовала некое удовлетворение. Агрессивное звучание звуков «ч» и «р», вырвавшихся у нее изо рта, вместе с пощечиной – этого хватило, чтобы выпустить гнев и успокоиться. Она хотела побежать назад, сказать, что мамочке жаль, обнять его, но как она могла посмотреть ему в глаза? Лучше делать вид, что ничего не произошло, подождать, пока сработает тридцатиминутный таймер, похвалить за то, какой он храбрый, не напоминая ни про слезы, ни про ее крики. Просто стереть все дурное.
С тех пор она всегда заходила внутрь с Генри, рассказывала шутки, пела глупые песенки, чтобы отвлечь его, но он так и не полюбил сауну. Каждый день, залезая внутрь, он повторял: «Генри храбрый. Генри не плакса». И быстро моргал, как бы сдерживая слезы. Когда он во время сеансов утирал слезы, она сглатывала и говорила: «Вау, как ты потеешь, у тебя даже из глаз пот выступает!»
Вспоминая это теперь, она гадала: верил ли ей Генри? Иногда он с улыбкой отвечал: «Генри сильно потеет!» Была ли улыбка искренней, от облегчения, что она не ругает его за слезы, или притворной, чтобы сделать вид, что это и правда пот? Была ли она просто жестокой мамой, которая запугала ребенка, или психопаткой, научившей его лгать? Или и то, и другое?
Дверь открылась. Шеннон вошла вместе с Анной, коллегой, и она увидела знакомый коридор рядом с залом суда. Ну, конечно. Она в одной из переговорных.