Элизабет молча все это выслушала, потом сухо поблагодарила Китт, повесила трубку и вернулась к особому блюду, которое она готовила на ужин, любимому блюду Генри: пицце с фальшивым «сыром» (тертой цветной капустой) на домашнем тесте из кокосовой муки. Но когда она уже укладывала кусочек на красивую фарфоровую тарелку, которые она достала для их домашнего ужина, ее руки дрожали от злости и ненависти. Она знала, что та женщина ненавидит ее. Конечно, это было не слишком приятно, но то, что вся группа сговорилась за ее спиной и планировала унизить ее, буквально жгло. Унижало. Она представила себе, как женщина с серебристыми волосами, сплевывая яд, рассказывает о ее «жестоком обращении» Службе защиты детей, не думая о том, как это разрушит ее жизнь или жизнь Генри, лишь ликуя, что остановит Элизабет любой ценой. И что она подумает, если Элизабет не приедет сегодня вечером? Достанет шампанское? Откупорит бутылку и выпьет за успех кампании по уничтожению злостного истязателя детей?
Нет. Сегодня она обязана поехать. Она не может позволить этой ненавистной, надменной, так называемой Гордой Маме Аутиста, подумать, что она победила. Элизабет не может позволить этой странной женщине испытать удовлетворение от того, что нападки пристыдили ее и она спряталась. Более того, звонок Китт проткнул ее пузырь веры в лучшее, она стряхнула леность и поняла: отменять все направо и налево по сиюминутной прихоти, не посоветовавшись с учителями Генри – это безрассудно, безответственно и просто напросто самоуверенно. А отменять ГБО сегодня вечером, без надежды вернуть деньги – какой в этом смысл? От ГБО вреда не будет. Она уже заплатила эту сотню долларов, почему не съездить на еще один сеанс? Завершить день, еще одна поездка, осознание, что это последняя, может обострить предвкушение и привнести ощущение завершенности. Она даже может не присутствовать на сеансе, попросить других приглядеть. Китт так уже делала, когда ей было плохо. А сегодня и она могла бы так сделать и пойти, например, к ручью, обдумать все в полном покое и убедиться, что приняла правильное решение. И что лучше всего, она предстанет перед этой женщиной с серебристыми волосами. Сообщит, что узнала все о ее планах, о ее звонке в Службу защиты детей. Скажет ей остановиться, а то иначе уже на нее будет отправлена жалоба с обвинением в травле.
Элизабет посмотрела на стол, уже накрытый на двоих, на хрустальный бокал рядом с бутылкой охлажденного вина, и скользнула лопаткой под кусочек пиццы на тарелке Генри. Весь следующий год, каждую ночь, ложась спать, а иногда и просыпаясь по утрам, она будет прикрывать глаза и представлять себе параллельную вселенную, в которой она сделает то, что должна: встряхнет головой, поругает себя за то, что ее так заботит эта дура, которую она никогда больше не увидит, оставит пиццу на тарелке и позовет Генри обедать. В этой альтернативной реальности они пообедают дома, она выпьет вина, и потом они в обнимку сядут на диван и будут смотреть канал «Планета земля». В какой-то момент позвонит Тереза и сообщит о пожаре. Элизабет будет оплакивать друзей, целовать Генри в макушку и радоваться, что решила бросить – именно сегодня! А месяцы спустя при возвращении с суда над Рут Вайс по обвинению ее в убийстве, ее передернет при мысли, что она ведь чуть не поехала на тот последний сеанс, только чтобы насолить ей.