Мэтт впервые встретил Мэри прошлым летом в День овуляции, или День большого секса. Еще одно проявление дотошности Жанин, которая (так же, как храп, подгоревшая еда и родинка ниже попы) ему казались такими очаровательными поначалу, а теперь стали жутко бесить. Как это случилось? Он и не помнил, в какой момент все изменилось, когда стало так, что в один день ему нравятся эти заскоки, а на следующий он просыпается и уже их ненавидит? Появилось ли это резко и неожиданно, или очарование выветривалось постепенно, как запах новой машины, постепенно ослабевая с каждым часом их брака, пока он не пересек черту, даже этого не заметив? В один час он любил малейшие ее черты, в следующий они стали ему безразличны, потом уже стали раздражать, а через десять лет он достигнет стадии отторжения, через тридцать – отвращения на уровне «я отрублю тебе голову, если немедленно не заткнешься».
Трудно поверить, что всепоглощающая одержимость Жанин целями на будущее была одной из причин, по которым он влюбился в нее, когда они только познакомились. Не то чтобы это было необычно. Почти у любого студента-медика была какая-нибудь высокая цель, которая взлетала до небес у знакомых ему азиатов. Но причина у Жанин была необычной. В отличие от большинства его азиатско-американских друзей, которые рассказывали жалостливые истории, как родители заставляли их учиться по двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю и трещали об университетах Лиги Плюща, Жанин выбрала сферу деятельности в знак протеста, потому что ее родители не подталкивали. Она рассказала уже на первом свидании, как она любит свою свободу, особенно в сравнении с младшим братом – того родители заставляли ходить в школу даже больным, например, или наказывали за отлично с минусом, а потом она поняла: от него ждали большего, потому что он мальчик, их самый важный в жизни первенец мужского пола. Она поставила себе цель достигнуть всего того, что ожидали от него (поступить в Гарвард, стать врачом), просто назло.
Сам рассказ уже любопытный, но Мэтта привлекло еще и то, как Жанин рассказывала. Она возмущалась вульгарным безапелляционным сексизмом, пронизывающим всю корейскую культуру, и призналась, что из-за этого иногда ненавидит корейцев, ненавидит, что сама кореянка, а потом смеялась над тем, как при всем своем стремлении избавиться от азиатских расовых предрассудков она уподобилась клише, стала странноватой азиаткой-отличницей. Она была смешной в своей ярости и в то же время такой ранимой, немного потерянной и печальной, и ему захотелось ее одновременно поздравить и защитить. Он хотел присоединиться к ее кампании, чтобы доказать родителям, как они ошибаются, особенно после заявления ее матери при их первой встрече: «Мы бы хотели, чтобы она вышла за корейца. Но вы хотя бы врач». (Да, ему приходило в голову, что отношения с ним могли быть всего лишь частью бунта Жанин, но он не позволял себе об этом думать, по крайней мере слишком много).