— Вышел, — добавила она, — палка в руке пляшет.
Я рассказал о разговоре с Игрицким. Нинка вздохнула, Волков выругался, Гермес пробормотал:
— Иногда мне очень жалко его.
— По-прежнему пьет? — поинтересовался Волков.
— Нет, — ответила Нинка. — Должно быть, больница помогла.
— Он давно выписался?
Нинка перевела взгляд на меня и Гермеса. Я начал подсчитывать вслух, когда Игрицкий вышел на работу, а Гермес, чуть подумав, сообщил, что Валентин Аполлонович уже неделю читает лекции.
— Сорвется, — сказал Волков.
— Типун тебе на язык! — воскликнула Нинка.
У меня смыкались глаза — сказывалась бессонная ночь.
— Разбегаемся?
Волков кашлянул.
— Время еще детское.
— Ступай, ступай, — погнала его Нинка. — Твоя Таська, наверное, волосы на себе рвет.
Два милиционера в новеньком обмундировании вели Самарина. Был он в гимнастерке без ремня, в трофейных сапогах с высокими голенищами, и я удивленно подумал: «Откуда у него такие?» Впереди, часто оглядываясь, шел Владимир Иванович. Гермес плакал, Нинка украдкой вытирала слезы, Волков шагал чуть позади, напряженно держа руку в кармане, и я, покрывшись холодным потом, понял — там парабеллум. Решил кинуться вместе с Волковым на милиционеров, чтобы освободить Самарина, но один из них, опередив меня, положил руку на мое плечо.
— Проснись, проснись, — услышал я.
Открыл глаза, тупо уставился на склонившегося надо мной Гермеса.
— Кричал, — сказал он. — Наверное, приснилось что-нибудь?
Я не ответил.
Было тихо-тихо и очень темно. Я подумал, что сутки назад — возможно, именно в этот час — увели Самарина, и чуть не всхлипнул от возникшей в душе боли.
— Лейтенант, наверное, сейчас тоже не спит, — пробормотал Гермес, и я понял, что всем нам — Нинке, Волкову, мне, Гермесу — не будет покоя до тех пор, пока не освободят Самарина.
Мы немного поговорили и снова легли. В голову лезли мысли. Я натянул на себя одеяло, громко чертыхнулся.
— Мне тоже не спится, — сказал Гермес.
Я вспомнил, что он давно не рассказывал про свою девушку, которую я мысленно продолжал называть туркменочкой, перестал ходить на свидания, спросил, что случилось. Хитрить Гермес не умел, сразу ответил, что прежнее чувство ушло, а почему, он объяснить не может.
— Бывает, — сочувственно пробормотал я и подумал, что в жизни много непонятного и, пожалуй, самое непонятное — любовь к женщине, которая часто возникает внезапно и так же внезапно проходит.
Еще месяц назад Гермес хотел жениться на туркменочке, даже сообщил, когда будет свадьба, а теперь в его сердце не было ни боли, ни тревоги.
— Не жалеешь, что так случилось?