Поэтому все заботы о мальчике, родившемся в Москве 6 января 1872 года, взяли на себя две бабушки и родная тетушка Любовь Александровна Скрябина, давшая ему первые уроки музыки.
Окруженный тремя обожавшими его женщинами, маленький Скрябин рос в тепличной обстановке. Это был тихий, ласковый, мягкий и в то же время очень нервный и хрупкий ребенок. Он всегда сам находил себе разные занятия — с увлечением клеил, рисовал, рассматривал картинки. Он никогда не любил общаться со сверстниками, шуметь, баловаться.
Признаки музыкальной одаренности проявились очень рано. Любовь Александровна вспоминала, что уже с грудного возраста он тянулся к звукам фортепиано, а в три года уже часами просиживал за инструментом. Музыкальный слух и память Саши поражали окружающих. С ранних лет он по слуху легко воспроизводил услышанную один раз музыку, подбирая ее на рояле или на других попадавшихся под руку инструментах. Но самым любимым инструментом маленького Скрябина был рояль. Еще не зная нот, он мог проводить за ним многие часы, до того, что протирал педалями подошвы обуви. «Так и горят, так и горят подошвы», — сокрушалась тетушка. К роялю мальчик относился как к живому существу. Он и сам их мастерил в детстве — маленькие игрушечные рояли… Антон Рубинштейн, некогда обучавший мать Скрябина, блестящую пианистку, был поражен его музыкальными способностями.
Когда мальчику исполнилось десять лет, пришло время подумать об образовании Саши. Отец хотел, чтобы он поступил в лицей. Однако родные уступили желанию всеобщего любимца — обязательно поступить в кадетский корпус. И его по семейной традиции отдали в Московский кадетский корпус в Лефортове. Новоиспеченный кадет оказался в привилегированном положении. Он жил в казенной квартире дяди, воспитателя этого корпуса. В корпус ходил только на занятия. Был освобожден от некоторых военных дисциплин. На выходные дни и в праздники его отпускали домой.
Сначала соученики отнеслись к нему насмешливо. Его называли «кадетом по случаю». Ему были не под силу строевые занятия с шестикилограммовой винтовкой в руках. Зато по общим предметам он несколько лет был лучшим учеником и получал награды.
Постепенно отношение к нему изменилось. Кадеты поняли, что он был «какой-то особенный», «не такой, как все». И главным образом это проявлялось в его музыкальной одаренности. Он участвовал в корпусных концертах. Иногда ему приходилось играть и для танцев. Один из товарищей по корпусу вспоминал: «Его хватали за руки, несли к роялю, и бедный композитор превращался в жалкого тапера. Никакие клятвы и уверения, что он не играет полек, вальсов и мазурок, не помогали. Его подталкивали под бока, щекотали (а щекотки он безумно боялся)… и заставляли играть. И он играл какие-то неслыханные, но очаровательные мелодии танцев, под которые отплясывали кадеты».