Большая беда обожгла многие семьи. Полистайте газеты тех лет, и вы прочтете, как на собраниях трудовых коллективов чья-то жена заявляет с высокой трибуны: «Я презираю себя за то, что ношу под сердцем ребенка врага народа!»
И это не самое душераздирающее признание.
Это потом, когда оставшиеся в живых стали возвращаться, скольким же братьям, сестрам, мужьям и женам пришлось прятать глаза? Иные семьи так никогда и не воссоединились — не забыли и не простили своих близких те, кого предали.
Да что об этом говорить. Не лучше ли помянуть тех, кого беда не сломила, а сплотила, сделала ближе и роднее. Немало времени прошло с той поры, а помнит каждый в роду Кашкаев, как Мир-Али поддерживал сестру и ее мужа, по-отцовски помогал своим племянникам, делал всё, чтобы они не поддались отчаянию, не сломались, не озлобились.
* * *
Позже, особенно в горбачевскую эпоху, было много написано и сказано о сменявших друг друга идеологических кампаниях, проводившихся в Советском Союзе «под видом дискуссий», что, однако, ничуть не отражалось на репрессивном характере этой новой партийной линии. Однако до странности мало, ничтожно мало было сказано о причинах, вызвавших к жизни эти дискуссии.
Чем был вызван интерес Сталина и партийных идеологов к литературе и искусству — понятно. Очевидно, таким образом предполагалось ободрить людей, уставших от войны, бесконечных трудностей и жизненных невзгод. Так понимали они задачи строительства общества всеобщего оптимизма. Но что стояло за бескомпромиссным преследованием «вейсманистов-морганистов»? С чего вдруг в 1947 году подвергся остракизму учебник Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии»? Кто откопал «народного» академика Трофима Денисовича Лысенко, зачем надо было громить генетиков, кто додумался назвать кибернетику «буржуазной лженаукой»?
На это ясного ответа так никто и не дал.
А началось все в 1946 году, когда вышло разгромное постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», издававшихся в Ленинграде. Поражал сам стиль партийного документа, авторы которого, обвинив Зощенко и Ахматову в сочинении «идеологически вредных безыдейных произведений», сочли возможным назвать их «пошляками и подонками литературы». В Баку тут же кинулись искать собственных «пошляков». Выбор пал на Мехти Гусейна за «уход от современности в историческое прошлое». Допустил писатель эту оплошность тем, что сочинил драму «Джеваншир» — об очень важной в историческом смысле странице из истории страны.
Писателю устроили публичную порку, драму забыли.
В академических кругах старались избегать разговоров на литературные темы. Но, когда развернулась борьба с «формализмом» в искусстве, деваться было некуда. Великий Узеир был действительным членом Академии, и уйти от дискуссии в связи с постановлениями, в которых подверглись резкой критике Прокофьев, Шостакович, было практически невозможно. Тем более что большинством советского общества главный партийный тезис о том, что искусство должно служить народу, а следовательно, оно должно быть понятным широким массам, воспринимался как аксиома.