Сомнения Вольтера в разумности его дальнейшего пребывания в Потсдаме и Берлине все усиливаются и усиливаются. В ноябре 1750-го он пишет Марп Луизе: «…дружба Фридриха может оказаться ненадежной, вполне вероятно, он поведет себя как король». Добавлю — уже повел…
В этом письме высказана далеко не вся правда о его тогдашнем положении в Пруссии, и оно не опускалось пока до низшей точки.
Однако все письмо пестрит «но». Его трагедии еще играются в Потсдаме, но… Ужины у короля по-прежнему великолепны, но… Дух свободы там еще господствует, но… «Милое дитя, ветер становится холодным», — признается он мадам Дени.
До развязки этой драмы еще далеко. Вольтер пробудет у Фридриха против своего желания — король не отпускает «апельсиновую кожуру» — целых три года.
Будут еще в их отношениях и оттепели после суровых зим, но зим и осеней больше…
Крайне неприятная история разыгралась зимой 1750/51 года. Привыкнув к удачным спекуляциям во Франции, Вольтер задумал заняться ими и здесь. Особенно его к этому побуждало то, что за кошачьими шуточками Фридриха он уже почувствовал львиную лапу, удары которой были весьма и весьма неприятны. Чтобы обезопасить себя от нового, возможно, еще более тяжелого удара, и предпринял эту крупную спекуляцию, не предполагая, конечно, какие беды она за собой повлечет. Блистательный финансист и коммерсант, он, решив в своих интересах воспользоваться одним пунктом Дрезденского мира, на этот раз просчитался.
Этот пункт выговаривал прусским подданным, обладателям саксонских податных свидетельств, право требовать по ним уплаты с прибавкой процентов в срок, указанный в документах. Саксонцы были этого права лишены. Однако Фридрих II был крайне недоволен рвением пруссаков, скупавших у саксонцев по дешевке свидетельства и предъявлявших их в дрезденское казначейство к уплате по полной стоимости, и, чтобы подобные спекуляции пресечь, запретил своим подданным самую покупку бумаг.
Вольтеру более чем кому бы то ни было не следовало нарушать королевского повеления. Хотя он и не был пруссаком, но зато прусским камергером, академиком и европейской знаменитостью. Однако слишком велик был соблазн наживы, и, как ему казалось, ничего не стоило скрыть нарушение приказа. В его деловой переписке по поводу этой спекуляции саксонские податные свидетельства именовались «мехами и драгоценностями».
Вольтер воспользовался услугами берлинского негоцианта, еврея Авраама Гиршеля. Тот в свое время дал ему напрокат бриллианты. Автор «Спасенного Рима» щеголял в них в роли Цицерона в придворном спектакле. Теперь же «Цицерон» снабдил Гиршеля деньгами и поручил купить для него в Дрездене «меха и драгоценности» за 65 процентов их стоимости. Негоциант, пользуясь тем же шифром, написал своему доверителю из саксонской столицы, что свидетельства можно приобрести лишь за 70 процентов их цены. Тот согласился. На следующий день пришло письмо, что стоимость бумаг возросла до 75 процентов. Вольтер имел основания заподозрить, что дело ведется нечисто. Но его агент уверял, что оклеветан своим конкурентом, предложившим Вольтеру более выгодные условия, то есть меньшие комиссионные.