Был ли он справедлив, уважал ли он законы, щадил ли он права человечности, когда отягощал свой народ налогами? Когда, чтобы поддержать свои неосторожные мероприятия, он придумывал тысячи новых поборов, вроде гербовой бумаги, из-за которых произошли восстания в Ренне и Бордо? Когда в 1691 году 80 налоговыми эдиктами он разорил 80 тысяч семей? Когда в 1693 году он исчерпал их терпение и усугубил их нищету еще 60 эдиктами? Когда он выпускал кредитные билеты, которыми расплачивался со своими подданными и которых не принимал от них к уплате? Когда в 1704 году он предписал, чтобы эти билеты, потерявшие до 12–15 процентов, принимались во всех отраслях торговли как наличные деньги? Когда каждый год он отягощал государство миллионной рентой, — не для того, однако, чтобы поощрять промышленность или защищать границы, а чтобы давать празднества и строить Версаль?..
Покровительствовал ли он законам, способствовал ли он отправлению правосудия, совершал ли он великие деяния на благо общества, возвеличивал ли он Францию выше всех монархий на земле, когда, чтобы подкопаться под основы эдикта, дарованного одной пятой нации, он в 1676 году отсрочил на три года уплату долгов новообращенным? Когда в 1679 году он запретил верховным судам назначать гугенотов судьями? В 1680 году запретил акушеркам оказывать помощь беременным женщинам? Когда он отнял у всех подданных право менять свои мнения? У больных — утешение спокойной смерти? Когда декларацией от 17 июня 1681 года он разрешил семилетним детям переходить в католичество и тем самым уходить из-под родительской власти? Когда позволил церковным старостам терзать совесть агонизирующих? Иезуитам — захватить Седанскую академию? Госпиталям — присваивать имущество, оставленное по завещаниям для бедных протестантов?» (Lettres de Mr. de la Baumelle à Mr. de Voltaire, p. 88–91.)
Самое поразительное, что противники, чего не понимал Вольтер, оба принадлежали к французскому Просвещению, Гордон считает — к его буржуазному крылу. Я не сторонница столь категорических социологических определений, тем более что Вольтер, являя собой ранний этап Просвещения, выступал от имени недифференцированного третьего сословия. Но не могу не согласиться с объяснением исследователем отсутствия между ними единства тем, что «Вольтер с его ставкой то «на философа на троне», Фридриха II, то на «Семирамиду Севера», Екатерину II, представляет в Просвещении реформистское начало, а Лабомель — его радикальную, боевую сущность».
Но, на мой взгляд, Л. С. Гордон недооценивает эволюцию Вольтера, страдания, им испытываемые оттого, что, так любя свободу, он вынужден был жить при королях, счастья, его обуревавшего, когда он сам себе стал королем. Об этом уже говорилось и будет еще говориться в моей книге.