Зато крайне интересно то, что в статье рассказывается о Лабомеле, в частности сделанное автором открытие — его герой раньше Вольтера «поднял голос в защиту Каласа».
Вернемся, однако, к началу конфликта между противниками-союзниками и его причинам. Вольтер получил от молодого французского литератора Лабомеля письмо с извещением, что тот издает в Копенгагене «Генриаду» и просит автора исправить два места поэмы. С этим словно бы все обошлось благополучно. Но в 1751-м Лабомель приехал в Берлин, где вскоре выпустил книгу «Мои мысли», написанную еще в Копенгагене. Ее сразу заметили. Несколько раз она переиздавалась. Книга состояла из политических и философских максим, внешне разрозненных, но складывающихся в единую систему просветительского мировоззрения.
Вольтеру не могли не быть близки главные мысли Лабомеля. Прежде всего молодому автору, как и ему самому, был свойствен историзм мышления, убеждение в изменяемости мира, так же как и в том, что неизбежным переменам мешают дряхлеющие институты старого порядка — абсолютизм и церковь. Отсюда страстный протест — антимонархический и антиклерикальный — и такая же страстная защита прав личности, в первую очередь права ее самостоятельно судить обо всем.
Вольтеру должно было нравиться и то, что автор спорил с Руссо, хотя он сам еще не вступил в непримиримую и длительную полемику с Жан-Жаком. Лабомель писал в своей книге: «Что бы ни говорил красноречивый и желчный гражданин Женевы, легко доказать фактами и рассуждениями, что искусство бесконечно способствует счастью людей: они усиливают связи в обществе, а общество есть благо. Всюду, где не насаждаются искусства, господствует анархия или деспотизм».
Но одна максима, вытекающая из общей позиции автора, борющегося с деспотизмом и рожденным им протекционизмом, задев Вольтера лично, и заставила его возненавидеть Лабомеля. Тот посмел заявить, что есть писатели покрупнее Вольтера, но такой крупной пенсии, как он, никто из них не получает. Впрочем, говорилось дальше, это дело вкуса. Так же как другие, немецкие принцы держат при себе карликов и шутов, король прусский держит поэта.
Не могу поручиться за полную достоверность излагаемого дальше эпизода, но в нем нет и ничего неправдоподобного. А если все происходило действительно так, он не мог не разжечь страсти. Кто-то постарался и дал прочесть или пересказал Фридриху II «Мои мысли», которые, естественно, ему, отошедшему уже от идей Просвещения, не слишком понравились. Возможно, король спокойнее, чем к другим, отнесся к максиме о том, что он вместо шута или карлика держит при своем дворе поэта. Было ли это так или неприязнь к президенту Берлинской академии наук заставила Вольтера думать — это Мопертюи распустил слух, — и сам Вольтер подсунул королю книгу Лабомеля? На самом же деле д’Аржапс решил поглумиться над своим приятелем и дал Фридриху «Мои мысли». Но так или иначе, недовольство ученика учителем было вызвано. К тому же Мопертюи, несмотря на крамольность книги, сумел добиться высочайшей аудиенции для ее автора.