Так у них установились, по видимости, наилучшие отношения. Жан Орьё объясняет это заблуждение Вольтера в истинной цене человека, которого он напрасно дарил своим расположением и зря верил во взаимность, тем что Вольтер ничего не любил так, как быть любимым, улыбался тем, кто ему улыбался. Я объясняю то, что он ошибся в де Помпиньяне, как вообще часто ошибался в людях, иначе — щедростью души великого человека, особенно к молодым литераторам, его редкостной снисходительностью, способностью прощать, доверчивостью. Тем больше Вольтера ранило, когда вместо благодарности с ним обращались дурно.
Ему очень хотелось уже смолоду установить всеобщее содружество литераторов. Даже будучи кем-либо из них обижен, продолжал предлагать мир. Правда, в первоначальную формулу «Все литераторы — братья» позже был вынужден внести оговорку «кроме подлецов» и признаться: «Я питаю страсть к искусствам, схожу от любви к ним с ума. Вот почему меня так ранят преследования писателей… Именно потому, что я гражданин, я ненавижу гражданскую войну и делаю все, чтобы ее предотвратить…»
Ле Франк де Помпиньян имел бесчестье провоцировать Вольтера и гражданскую войну, пусть не оружием, а словом и пером, разжечь. Произошло это, правда, через двадцать лет после их первого знакомства.
Пока Помпиньян жил в Нормандии, на его долю выпало несколько маленьких литературных успехов, которые его опьянили. В Париже, куда он переехал, опьянение быстро прошло от опьянения других. Тогда, не дав окончательно скиснуть вину своего первого успеха, честолюбец вернулся в провинцию. Там голова его закружилась еще больше. Чины — он стал президентом, богатство, титул помогали маленькому рифмоплету в Париже здесь чувствовать себя новоявленным Вергилием. И он дерзнул сделать первый набег на Академию уже в 1758-м. Пока его еще не выбрали, но и не лишили надежды. В 1760-м Помпиньян, не обладая заслугами покойного, занял кресло, освободившееся после смерти Мопертюи. Прямо-таки фатальное седалище противников Вольтера.
«Бессмертным» нормандский дворянчик смог стать, лишь нападая на истинно бессмертных. Сперва он занял должность гувернера «детей Франции», внуков короля. Чтобы нравиться дофину, ему надо было быть или казаться чрезвычайно религиозным. Преуспев в этом, он наполнил свою вступительную речь академика нападками на безбожие, на «Энциклопедию», особенно бессовестными, потому что она не могла обороняться, на литературу и даже на Академию, где можно было обнаружить меньше всего противников веры. Никогда еще Академия не получала от вновь избранного ее члена вместо благодарности подобной пощечины.