Формально кавалер опирался на закон, запрещавший дуэли. Но разве закон выполнялся? Если бы этого вельможного труса вызвал аристократ, а не «парвеню», ему неизбежно пришлось бы драться.
Но из-за его происков, чтобы не допустить поединка, за Вольтером сперва установили строжайшую полицейскую слежку, а потом засадили в Бастилию. Палочные удары были даны в начале января 1726 года. 5 февраля государственный секретарь граф Морена приказал комиссару полиции Рене Эро «из предосторожности арестовать избитого людьми кавалера де Роана Вольтера».
Кто в этой истории был трусом, а кто храбрецом, с удивительной ясностью видно из письма Вольтера тому же графу Морепа уже из тюрьмы, 20 апреля: «Я скромно добивался возможности быть убитым храбрым кавалером де Роаном, воспользовавшимся прежде ударами шести лакеев (а не трех. — А. А.), которых он мужественно выставил вместо себя. Все это время я стремился восстановить не его честь, но мою, что оказалось весьма трудно. Очень глупо, что, приехав в Версаль, я тщетно искал кавалера де Роана Шабо у кардинала Роана (дяди обидчика. — A. A.). Был бы очень рад доказательству обратного, но сознаю, что всю свою жизнь проведу в Бастилии, куда меня заточили».
Мысли о дуэли Вольтер не оставил и в Лондоне. Тайком возвращался оттуда в Париж, чтобы драться с де Роаном, но трус и на этот раз скрылся.
Как же он попал в Англию? В том же письме графу Морепа после несущественной просьбы разрешить ему столоваться вместе с комендантом Бастилии Вольтер обращается к государственному секретарю с самым важным для него ходатайством — разрешить уехать в Англию: «…если в моем отъезде сомневаются, можно отправить меня под конвоем до Кале».
23 и 24 апреля Вольтер уже в письме Эро снова протестует против того, что был публично избит, а теперь наказан за преступление, истинного виновника которого не смог привлечь и к судебной ответственности. А дальше просит и комиссара полиции о разрешении уехать в Англию, куда он давно собирался.
При других обстоятельствах этот отъезд мог бы и не состояться. Но состоявшись, он и породил то огромное событие, о котором говорит Рене Помо. Как бы иначе Вольтер смог написать «Философические («Английские») письма»?
Желание покинуть родину, где происхождение значило все, а истинные человеческие достоинства — ничего, причем покинуть ее навсегда, возникло у Вольтера действительно до ареста, вскоре после того, как его «погладили» по спине. 10 апреля он — еще на свободе — пишет маркизе де Верньер: «Я доведен до крайности и ожидаю лишь выздоровления (не удивительно, что при слабом здоровье он заболел. —