— Тебе велели передать, что даже свиней не кормят так ужасно, — пряча глаза, сказала Виталина, составляя посуду в мойку.
— Неужели? — съехидничал он и заметил, как Виталина с Леной перекинулись недоуменными взглядами.
Дело сделано и жалеть поздно. Да и не собирался он жалеть ни о чем, в душе до сих пор клокотало. Только удовлетворения от собственной пакости он не испытывал. А кое-чего откровенно не понимал. Похоже, она действительно ела с удовольствием несъедобную бурду. О чем это должно говорить, он не знал. Просто терялся в догадках, отчего на душе становилось еще более гадко.
— Я только надеюсь, что она больше или вообще не придет, или придет одна, — с металлическими нотками в голосе сказала Лена. — Иначе не только ты рискуешь потерять работу, а и все мы. Считай, сегодня нам всем повезло, что клиент попался нескандальный. Могло бы быть намного хуже.
До конца рабочего дня она больше с ним не разговаривала. Постепенно до Алексея дошло, насколько глупо себя вел. Пару раз он пытался подлизаться к подруге, но так и отправился домой несолоно хлебавши.
Такси свернуло в небольшой дворик — чистый и уютный. Днем здесь полно ребятишек, а сейчас лавочки заняты влюбленными парочками. Все те же качели, знакомые с детства, не подвластные времени. С одной из них Милана упала, когда ей было пять лет, и ободрала спину, так что потом какое-то время не могла на ней спать. Здесь прошло ее детство, но как же редко она наведывалась сюда в последнее время.
Теплое и щемящее чувство шевельнулось в душе, когда она подошла к знакомой двери подъезда с облупившейся краской. Дверь та же, только на кодовый замок она в детстве не запиралась. Почему-то с замиранием сердца ждала, когда ответят в домофон.
— Мам, это я, — сказала она, услышав искаженный селектором женский голос.
Дверь сразу запищала, впуская в освещенную тусклой лампочкой, пахнущую детством и пылью лестничную клетку. Цокольный пролет и еще два на второй этаж, и ее принимают родные объятья.
— Что случилось, доча?
Мама! Милая мама. От волнения она немного побледнела, и морщины резче проступили на лице, хотя и не выглядит на пятьдесят лет — подтянутая, в домашнем брючном костюме, с короткой стрижкой на крашенных под цвет коньяка волосах.
— Пустите блудную дочь? — Вопрос получился немного нервным, возможно, потому что одновременно Милана попыталась непринужденно рассмеяться.
— И правда! — спохватилась мама. — Чего это мы тут топчемся?
Она затащила внутрь квартиры тяжелый чемодан, не задавая больше вопросов. Из зала вышел седовласый мужчина в очках и с газетой в руках.