Более энергично нападала на меня сидевшая рядом с ним Хуррия, вполне оправдывавшая свое имя; «Огонь». Эта бронзовокудрая, большеглазая, резковатая марокканка явно анархистского склада безумно интересовалась политикой. Она забрасывала меня вопросами: «Как воспринимает социализм в СССР простой человек с улицы? Как социалистические страны справляются с экономическим кризисом? Каковы перспективы отношений СССР с США? А с Китаем? А как вы урегулируете с Китаем проблемы Вьетнама и Кампучии? А не приберет ли Китай к рукам Япония? А не будет ли заключен союз СССР с Китаем? А возможен ли возврат к разрядке семидесятых годов?»
Я старался отвечать обстоятельно, но Хуррия далеко не всегда удовлетворялась ответом, спорила и не понимала, например, почему в странах социализма нет экономического кризиса или почему люди и при социализме согласны на какие-либо ограничения, тем более — на сознательную дисциплину и самоконтроль.
— Должна же быть при социализме настоящая «сладкая жизнь». Разве не за это вы боролись? — спрашивала она.
Труды Амина, судя по всему, она знала очень хорошо. Более того, была в курсе той ожесточенной полемики, которая велась по поводу этих работ.
— Самир говорил мне, — сказала опа, — что у вас в СССР его читают наиболее внимательно, и если критикуют, то серьезно и глубоко.
А на следующий день в ожидании встречи с членами бюро АМЭ я сидел в холле отеля и смотрел на изображения Альмохадов, в честь которых назван отель. Почему-то все они были голубоглазы и очень похожи друг на друга и «а «типичных» берберов-горцев, какими их представляют на рекламных открытках. Видно было лишь, что воинственный Абд аль-Мумин в шлеме и с кривым кинжалом — это не мечтательный Якуб аль-Мансур, чем-то напоминающий Алишера Навои. Как это ни странно, но работавшему в отеле художнику, очевидно не самого высшего класса, удалось передать удивительное сочетание в характере марокканцев воинственности и мечтательности, пламенной резкости и душевной тонкости. Поэтому не совсем верна магрибинская поговорка: «Если тунисцы — женщины, а алжирцы — мужчины, то марокканцы — львы». Она относится, пожалуй, лишь ко временам фактической независимости большей части берберских племен в горах, область расселения которых так и называлась Страна львов (Би-ляд ас-сибаа). Современные марокканцы, горожане особенно, любят показать не только «львиный» характер, но и внимание, заботу, дружеское расположение. Я сам это чувствовал и во время симпозиума, и после его окончания.
В Касабланке в 1982 г. я познакомился с Мухаммедом Ракаи и Джамалем Теббаа. Они выступили на симпозиуме с интересным докладом о проблематике социально-классовых отношений в работах Беляля. У Мухаммеда и Джамаля много общего. Оба они молодые интеллигенты, преподаватели экономики и социологии, члены бюро АМЭ. Оба серьезные, основательные, с прямым, внимательным взглядом сквозь толстые стекла очков. Наконец, оба неплохо водят машину. Но на этом сходство и кончается. Мухаммед работает в Рабате в Агрономическом институте. Он худощав, строен, с мягкими каштановыми волосами и бородой средних размеров, сдержанный, скрытный, с глазами усталыми и невеселыми. Джамаль работает в университете Касабланки. Он — более крупный и плотный, с иссиня-черными вьющимися волосами и усами, с золотистой смуглостью кожи и большими черными глазами.