Когда мы останавливаемся на привал в следующий раз, мужчина уже привычным мне движением привязывает к дереву лошадь, а я сменяю облик, желая задать ему давно мучающий меня вопрос:
— Куда мы двигаемся?
Ларре поворачивается ко мне, и его взгляд скользит моей шее вниз, а я вся покрываюсь мурашками, как будто он на самом деле коснулся меня.
— В мое родовое гнездо — усадьбу, некогда пожалованную Таррумом самим императором, — снисходит он до ответа. Он снимает с себя плащ и протягивает мне.
— Мне не холодно, — с непониманием встречаю его внезапную заботу.
— Надень! — со злостью бросает норт и отворачивается, когда я встаю и закутываюсь в выданную им темную ткань.
— Это правда, что твой род восходит из Виллендского княжества?
Он улыбается, наконец удостоив меня взглядом.
— Что и до волков слухи дошли?
Я не нахожу нужным пояснять, откуда узнала это.
— Так гласят летописные книги, но мне кажется, что легенды про бастарда князя — просто сказки, выдуманные, чтобы можно было причислить моего предка к знати. В те времена наделить обычного простолюдина титулом не считалось простым делом: одни заслуги не являлись основанием. А вот хоть с «псевдородством», но с благородными… — он не договаривает, но смысл и так остается ясен.
Тайна его происхождения почему-то волнует меня. Это загадка, ответ на которую кажется простым, хотя его никак не удается ухватить за хвост. Виллендия всегда была самым волшебным уголком Лиеса, а после того, как покинула его состав, не потеряла былого очарования.
Ларре смотрит на меня, обрисовывая взглядом горловину отданного мне плаща. Вдруг ветер неожиданно меняет свое направление, и я с головой ныряю в воздушный шквал духа Таррума. Его мускусно-хвойный запах обрушивается на меня лавиной, и я неожиданно ощущаю в нем нотки дурмана. Желание…
Но он сам ведет себя так, будто ничего не происходит.
Я думаю о его прошлом, о том, как он стал таким, каков есть — одичалым псом своего императора, легко кидающегося в самую пучину сражений, чтобы не думать о чувстве, которое съедает его изнутри, и пытаясь забыть о рушащей все тоске.
Его звериная натура делает норта тем, кто он есть, но, между тем, стремительно убивает.
— Это правда? То, что ты сказала тогда?
— Я много чего тебе говорила, человек.
Я не смотрю на него, чураясь серых, внимательно прищуренных глаз.
— Конечно, ты солгала.
Ларре Таррум врет сам себе. Он знает, что в тот поздний вечер из моих уст не вырвалось ничего лживого, но предпочитает верить в придуманную самим истину. Мое признание — вот настоящая правда.
В нем течет волчья кровь.