Волки пели так, как умеют петь только они: протяжно, отчаянно. Так, что душа внутри звенела струною, а сердце билось, точно кролик в силках.
На лес будто чернила пролили, тени, лилово-красные, вились змеями под ногами. На черном небе дырою зияла снежно-белая луна, звезды искрами рассыпались рядом. Шептались меж собою понурые ели, цеплялись острыми иглами и гнали прочь.
Выставлял вон и могучий ветер, бил в грудь своей незримой десницей. Но мчался вперед быстроногий конь, и его копыта стучали по твердой земле. Всадник же, усталый, но не ослабший, стискивал поводья в руках и лишь подгонял вперед своего зверя.
И снова послышался волчий вой. Все ближе и ближе. А лес, такой родной и привычный, вдруг стал не гостеприимнее врага кровного …
Темная тень стрелой пронеслась под самыми лошадиными ногами, сверкнули во мраке ярко-белые острые клыки. И конь, испугавшись мелькнувшего привидения, в страхе встал на дыбы.
Пришлось всаднику придержать своего верного друга, ведь всюду, куда ни глянь, зияли огоньки нещадных волчьих глаз.
Мужчина снял с рук перчатки из тонкого сукна и устало вытер пот со лба.
— Ну давайте, сукины дети! Вот он я, вот! Берите меня всего, берите! — воскликнул он.
Но волки застыли, как статуи, вытесанные из мрамора. Лишь дышали тяжело от бешеной гонки, и пар вырывался из их пастей.
— Да больно ты нужен нам, княже. Иль решил, что кровь, твоя, драгоценная, ценнее, чем у прочего твоего племени? — раздался в ночи насмешливый голос.
Князь вздрогнул и обратил свой взор на ту, что заговорила с ним. Ее голос нежный, мягкий и человеческий, как и облик, что она приняла. Но он не поверил этому мороку: пусть и лик не звериный, но душа все равно дикая, волчья. Да и глаза, ясно-синие, горели во тьме, как ее у братьев. А они обступили ее верными стражами, тенями замерли, но готовы были тут же броситься на него и порвать в клочья.