Горят, словно свечи во тьме, первоцветы. Всюду белеют искрами раскрывшие бутоны ветренницы, распускаются хрупкие и тонкие пролески, вдалеке мелькают пятна пестрых адонисов. А за ними, дальше, появляется сон-трава. Ее нежные стебли покрыты густым серебристым пухом, а цветы понуры, с заостренными лепестками, и пахнут тягуче-весенне. Айсбенг давно позабыл этот дух. Желанный медовый запах хочется пить глотками.
Собаки в деревне поднимают вой, когда чуют меня. Облаивают, но не подходят близко, лишь огрызаются, — боятся. Я рычу, и они поджимают хвосты, жалобно скуля. Чувствуют во мне даану.
— Всех распугала, — доносится до меня насмешливый, но в то же время укоризненный голос.
Я не могла бежать дальше, унюхав знакомый запах. Как не заглянуть?
— Сбежала? Или он отпустил?
Южная корица и молотый кардамон. Пустыня и палящее солнце. Горячий песок. Айвинец — Ильяс. Но в духе его тела в этот раз примешено что-то еще. Женщина, пахнущая пряностью осени и спелыми яблоками. Она рядом, и я почти ощущаю ее.
— У тебя шрамы, — сообщает мне человек.
«Я знаю», — хочу ответить ему. Они скользят по моему телу, служа напоминаньем о проведенном под землей времени, когда о солнце я могла только мечтать. Яркий луч, щекоча, касается моих глаз. Я жмурюсь и смыкаю веки.
Но тебе, Ильяс, не нужно ничего знать о фасциях. Свету стоит чураться тьмы. Мужчина молчит, и мы оба понимаем, что разговоры сейчас ни к чему.
Ясное небо застилает облако, и тень от него скользит по земле, подбираясь к моим лапам. Я лежу на молодой, еще низкой и несмятой траве и слушаю шум мягкого ветра, с нежностью перебирающего на загривке жесткую шерсть.
Лес звучит спокойствием. Безмятежность проливается по моим венам, наполняя меня стойкой уверенностью, что когда-то задуманное мною удастся осуществить.
Где-то вдали кричит, что драная кошка, красавица-иволга, а рядом раздается обычная для Лиеса трель зяблика. Песнь свистит, перекатывается и заканчивается звучным росчерком. Шелестят тонкие листья, и скрипят стволы могучих деревьев.
На меня накатывает дремота. Просыпаюсь от того, что не ветер, а чьи-то настырные руки касаются моей шерсти. Я рычу, борясь с желанием разорвать их на клочки. Ильяс смеется, и убирает свои ладони от меня прочь.
— Понял-понял, — примирительно говорит мужчина.
Мне кажется, он догадывается, что я задумала, хоть и не подает вида. Когда я поднимаюсь, человек сразу понимает, что я ухожу. Возможно, мы никогда не увидимся больше.
— Лия, береги себя, — просит меня айвинец. Всегда…
Он смотрит мне в след. Я оборачиваюсь и вижу, как пустынник за плечи обнимает мне незнакомую девушку. Корица и яблоки… Солнце и золото…