— Здесь был волк? — доносится до меня удивленный голос.
— Нет, — Ильяс тепло улыбается. — Даану…
На лбу женщины появляется складка. А я ухожу и сворачиваю туда, куда и не думала никогда заглянуть. В то место, где помнят вещи, о которых иные предпочитают забыть, рассказывают вечерами древние легенды, чтят волшебство и старых богов.
Лес впереди становится все гуще. Чем меньше света просачивается сквозь мозаику листьев, тем ближе я к княжеству, откуда восходит род Ларре.
А в Виллендии стоит не весна — вечное колдовское лето. Там, где живут ведьмы, зимы не бывает. Но к вечеру меня настигает непогода. Над чащей смыкаются рваные клочья грязно-сизых облаков. Начинают беспокойно свистеть на ветру широкие листья, раскачиваться тяжелые дубовые ветви. Где-то рядом гулко шумит вода: река, неуемная и тревожная, исступленно бьется об острые камни.
На поляне, поросшей медуницей, растет стройная лещина, а в тени от ее ветвей прячутся блестящие, темные оливиновые листья-сердца копытня. Всюду видны длинные, с опахалом белых волосков стебли осок.
Начинается гроза — по-летнему неожиданная и теплая. Вода стекает по моей морде, и неприятно застилает глаза.
Старый покосившийся дом выглядит так, будто готов вот-вот развалиться. Но это не так. Я-то знаю, что он продержится еще долго, приняв под свою крышу еще немало путников, сбегающих от невзгод. А в нем меня давно ждет ведьма. Ягши… И горячий пряный чай.
Я захожу внутрь.
Единственное окошко в комнате совсем маленькое, крошечное, не способное пропускать внутрь свет. Прореху в нем закрывает бычий пузырь — кусок слюды, пусть небольшой, дорого стоит. Старуха захлопывает старые ставни. Тяжелые капли неистово бьются и глухо стучат снаружи, но им никак не удается проникнуть внутрь жилища.
Хозяйка не оборачивается ко мне — внимательно слушает, что воспевает в лесу дождь.
— Говорят, будто Даждь был сыном подземного властелина… — мягко произношу я.
От моих слов ведьма будто пробуждается ото сна, в который погрузило ее ненастье.
— …И что отец его проклял. Оттого и пытается своими песнями вымолить себе прощенье, — договариваю я.
— Врут, — уверенно отзывается старуха и хитро смотрит на меня своими змеиными глазами. Ее губы таят усмешку. — Даждь слишком горделив для молитв. Такой на колени не встанет…
Мне остается только покорно кивнуть, принимая ее ответ. Холодные дождевые капли стекают с меня на теплый пол. Влажные черные волосы плащом кутают нагое тело. Я задумчиво облизываю губы, ощущая неясную, засевшую внутри тревогу, скребущуюся своими острыми когтями по моей душе.