Ягши с вызовом встречает взгляд моих янтарных глаз, не позволяя дать себе слабину. Звери быстро чуют такие вещи… Ведьма знает, что волки всегда смотрят на человека с невольным превосходством.
— Колдунья… — говорю я. — Ненастье подступает к Лиесу. В Айсбенге началась неслыханная стужа, такого холода даже дальний север не знал. А в Берг же, по слухам, напротив, пришла немыслимая жара. У них засуха и воздух так горяч, что и не продохнуть, — я замолкаю и лишь спустя время позволяю себе продолжить. — Чего не скажешь о Кобрине… Спокойствие, тишь и даже небольшой урожай. Словно кто-то великий оберегает их.
Старуха ничего мне не отвечает, только вновь погружается в пучину своих мыслей, тревожных, как морские воды накануне шторма. После она мне привычно сообщает:
— Я заварю тебе чай.
Ягши кладет в глиняную чашу кипрея. Я помню его растущим на пожарище, в соседней деревне. Обычно колдунья собирала молодые листья, как только поляна окрашивалась, по ее словам, бледно-розовым цветом. Как-то она их при мне перетирала и сушила в печи, а теперь заваривает в кипятке. Копорский чай в Лиесе и Виллендии любят: в каждой семье его готовят по-своему, а рецепты передают из поколение в поколение.
К листьям иван-чая старуха добавляет для меня и малиновые, и черной смородины, а также еще других трав, вдоволь растущих на озаренных солнцем лугах южного княжества. Чашу с напитком я принимаю с благодарностью — такого нигде еще больше не отведаешь. В Айсбенге о нем мне лишь приходилось мечтать.
Я с наслаждением вдыхаю приятный травяной запах и вдруг ощущаю, что, оказывается, ужасно замерзла, но горячий чай быстро согревает меня, наполняя мое тело теплом. Когда наши чаши пустеют, хозяйка дома убирает их со стола.
Во тьме мерцают свечи, наполняя полумрак комнаты тусклым светом. Ягши достает из сложенной ткани костяной нож, украшенный необычной резьбой, и принимается за свое колдовство. Ведьма берет мою руку и проводит по тонкой коже запястья острым краем лезвия. Капли крови из пореза падают в стоящий на столе кубок с речной водой. Его содержимое тут же темнеет и начинает неистово кружиться, закручиваясь воронкой. В моих ушах раздается свист.
— Холод, — читаю я по ее губам. — Проклятие…
Мне становится дурно. По вискам обильно течет пот, а голова кружится, и перед глазами все мутнеет. Я вцепляюсь пальцами в дерево и боюсь отпустить — чувствую, что если не удержусь, то тут же рухну со скамьи на пол. Шепот женщины, подобно ветру, касается моей обнаженной кожи.
Я поднимаю свой взгляд и пытаюсь всмотреться в ее лицо. Маска старухи во время волшбы невольно слетает с нее, открывая истинный облик. Только глаза те же, змеиные… Вокруг женщины полотном стоит воздух — защищает ягши. Мне больно смотреть на нее. Пытаюсь запомнить лицо, но в висках начинает стучать, как от пыточных чар инквизиторов.