Сэр Джеффри покачал головой.
— Нет, нет, — сказал он. — Я семейный человек, и меня нужно пощадить. Вы должны пожертвовать каким-нибудь не обремененным семьей юнцом вроде Фила Дандональда, который не представляет ценности ни для себя, ни для кого другого.
— Уверен, — сказал я, — что мисс Кэрью не совершит столь неразумного обмена. Авторы и вполовину не так хорошо упитанны, как баронеты.
Переговариваясь подобным образом, мы спустились к месту высадки, где собралось все население острова, чтобы пожелать нам доброго пути. Мы обнаружили, что остальная часть нашей компании уже на борту, и помощнику сэра Джеффри не терпелось воспользоваться только что поднявшимся попутным легким бризом, но мисс Кэрью не торопилась. У нее было несколько добрых слов и открытый кошелек для всех; после того, как мы отошли от берега и взяли курс в море, я достаточно ясно увидел, что именно к ней маленькие дети протягивали свои крошечные ручки, а их матери приседали в прощальных реверансах.
Мне было ужасно неудобно. Я старался казаться веселым и беззаботным, когда мы спускались к берегу, но все это время я был как на иголках. Что могла иметь в виду мисс Кэрью, говоря, что она знала автора пачки макулатуры? Было невозможно, чтобы она имела в виду какой-либо намек на меня; но тогда, кого она могла иметь в виду? Если она имела в виду меня, то она знала, кто прислал ей эти злополучные три тома в белом сафьяновом переплете. Если она имела в виду меня, то она прочитала мое опрометчивое посвящение и знала, что я люблю ее. Если она имела в виду меня, то она знала, что сама была «мисс ****», и что моя книга была продана на вес, как макулатура!
Но предположим, что она все-таки имела в виду не меня?
Да, в этом была загвоздка; ибо в этом случае я мог только заключить, что какой-то подлый самозванец воспользовался моим инкогнито, моей преданностью и моим белым сафьяном; и это было невыносимо!
Обдумывая эти запутанные возможности в тишине, я мрачно расхаживал взад и вперед по маленькой передней палубе и держался в стороне от дам. Я был влюблен больше, чем когда-либо, и, если это возможно, больше, чем когда-либо, приходил в отчаяние. Каким бы романтичным и дальновидным я ни был во многих отношениях, я ни в коем случае не обманывался насчет мисс Кэрью. Я прекрасно понимал свое положение. Я знал, что был для нее меньше, чем «первоцвет у берегов реки» — на самом деле, первоцвет в этих условиях действительно представлял бы для нее такой интерес, на который я никогда не мог надеяться ни при каких обстоятельствах. Я также прекрасно понимал, что не проявил себя с лучшей стороны в Сеаборо-корте. Я был застенчивым, нервным и молчаливым; моя любовь была безнадежной. Я никогда не предполагал, что может быть иначе; случай сделал это нежелательное знание еще более горьким.