.
Может быть, слуга был прав. Может быть, в Омире и правда демон. Или гуль. Нечто ужасное. Он чувствует, как оно шевелится в нем и пробуждается. Разворачивается, трет глаза, зевает.
«Вставай, – говорит оно. – Иди домой».
Он сворачивает веревку и узду Луносвета, закидывает на плечо и встает. Перешагивает через спящего на голой земле Махера. Пробирается между перепуганными юношами.
«Вернись к нам», – шепчет мать, и над ее головой клубится облако пчел.
Он огибает барабанщиков, которые идут через лагерь к передним рядам. Минует лагерь кузнецов с их фартуками и наковальнями. Мимо тех, кто делает оперенье для стрел и натягивает тетивы на луки. Как будто на Омира надели ярмо и запрягли его в воз с каменными ядрами, и с каждым шагом прочь от города часть ядер скатывается на землю и воз становится легче.
В темноте различаются силуэты повозок, лошадей и сломанных осадных машин. Не смотри ни на кого. Ты хорошо умеешь прятать лицо.
Он спотыкается о растяжку шатра, встает, идет так, чтобы не попасть в круг света от костра. Каждое мгновение он ждет: сейчас кто-нибудь спросит, что у меня за поручение, из какого я отряда и почему иду не в ту сторону. В любой миг рядом может остановиться султанский чауш с кривой саблей и назвать меня дезертиром. Однако люди вокруг спят, молятся, перешептываются или мрачно думают о предстоящем штурме, и никто Омира не замечает. Может, уверены, что он идет проведать животных. Или, думает он, я уже умер.
Он идет левее дороги на Эдирне. На краю лагеря весенние травы вымахали по грудь. Нетрудно нырнуть под высокие метелки желтого дрока. Позади него барабанщики добрались до передних рядов, вскинули палочки над головой и принялись лупить по барабанам с такой силой, что слышится не дробь, а непрерывный вой.
По всему османскому лагерю воины ударяют оружием в щиты. Омир ждет, что Всевышний пронзит облака лучом света и все увидят, кто он: предатель, трус, отступник. Мальчик с лицом гуля и сердцем демона. Мальчик, убивший своего отца. Которого бросили в горах умирать, а он чарами заставил деда вернуться. Все, что говорили о нем селяне, окажется правдой.
Никто не замечает его. Позади нарастают грохот барабанов, звон кимвалов и крики. Через мгновение первую волну бросят на штурм.
Анна
Даже сюда, в дом Калафата почти в лиге от стены, проникает барабанный бой – звук сам по себе оружие, султанский указательный палец, щупающий улицы, ищущий, ищущий, ищущий. Анна оглядывается на кухню, где вдова Феодора держит в руках ступку толченой белладонны. Видит, как Калафат за волосы тащит Марию по полу, видит, как ветхие тетрадки Лициния летят в огонь.