Работы В. Э. мне были интересны: через тонкий анализ частных фактов и вопросов он изящно восходил к большим обобщениям и к разрешению проблем, которые были в науке предметом длительных споров; за точным и убедительным рассмотрением известных фактов, не раз до него комментировавшихся и породивших многочисленные толкования, ощущалась принципиальная позиция исследователя, отвергавшего поверхностные суждения и требовавшего пристального внимания к фактам, глубинного поиска в них ответов на все вопросы. Этот стиль В. Э. развивал в ряде своих последующих работ, вошедших в книги: «Сквозь „умственные плотины“» (М., 1972); «Лирика пушкинской поры» (СПб., 1994), «Записки комментатора» (СПб., 1994); «Пушкинская пора» (СПб., 2000) и др.
Участие в научных конференциях для сотрудников было нагрузкой, которая не освобождала от плановых заданий, а присутствие на заседаниях зачастую было утомительно. Поэтому некоторые ученые являлись на заседание ко времени, когда должны были выступить, и уходили, прочтя свой доклад, не слушая других выступающих. Я сама уставала во время долгих чтений, но меня такое поведение ученых шокировало, особенно когда так поступали молодые сотрудники. Мне казалось, что это свидетельствует о падении престижа науки и невнимании к товарищам, безразличии к их работе. Впрочем, с годами я и сама стала опаздывать на заседания и пропускать их, тем более что резко ухудшилось движение транспорта в городе, и мне нужно было четыре раза пересаживаться, менять транспорт. Но, неизменно видя на заседаниях В. Э., я успокаивалась, у меня возникало ощущение, что все в порядке: наука на месте, она не сдает своих позиций. Лицо его было серьезно, он сохранял сосредоточенность и вежливое внимание. Однако его требовательность была слишком велика — многие доклады его не удовлетворяли. Он был очень последовательным и решительным критиком чужих работ, рыцарем точности, не терпевшим наукообразной болтовни. Сама наша «исполнительность» и дисциплина в посещении заседаний вызывала подчас у него иронию, и он позволял себе эпиграммы, воссоздающие стиль и содержание докладов. Так, во время одного помпезного заседания в актовом здании Академии наук в Ленинграде, на котором выступали большие академические начальники из Москвы или утвержденные ими лица, В. Э. прислал мне на клочке бумаги эпиграмму в стиле тяжеловесных переводов Илиады XVIII — начала XIX в.:
Сим заверяю, что Лидья Михайловна Лотман
С самого раннего утра явилась в почтенном собраньи,
Мысленным оком своим она видела всех Цицеронов,