Чем Вас могу я одарить
При важной сей оказии?
Позвольте Вам статьи вручить,
Они не без фантазии
В них чувство есть (таков мой пол),
Но, впрочем, есть и ratio
>{1}.
В них убедительной Ямпол
Признал аргументацию.
Хотелось бы, чтоб Вы, прочтя
И смысл их подытожа,
Нашли бы с Вами у меня
Несхожую похожесть.
Вот еще одна надпись — на книге «Записки комментатора» (СПб., 1994):
Дорогой Лидии Михайловне Лотман —
От хорошего боярина, но пишущего высуня язык.
29.04.94
Эта надпись отражает мой разговор с В. Э. Не помню, по какому поводу, я ему рассказала, что в пьесе А. Н. Островского «Комик XVII столетия» подьячий царицыной мастерской палаты приносит жалобу боярину Лопухину (царицыну дворецкому) на другого подьячего, оскорбившего его словами:
Хорош бы ты подьячий;
Зачем-де пишешь высуня язык?
Зайти тебе с затылка да ударить,
И ты себе язык откусишь.
(Островский А. Н.
Полн. собр. соч. М., 1977. Т. 7. С. 327).
В. Э. либо забыл, либо захотел переиначить текст Островского, на который намекал, и заменил подьячего, который писал «высуня язык», на «хорошего боярина», которому подьячий жаловался.
Вадим буквально подавлял оппонента обилием аргументов, остроумием и темпераментом. Я, споря с ним, восхищалась его знаниями и находчивостью, и даже аплодировала ему, после чего он отвешивал легкий поклон, ироничный, веселый и по-своему изящный. В обращении его с женщинами всегда присутствовала джентльменская вежливость и некоторый оттенок снисходительности. Может быть, впрочем, в этом последнем была реминисценция его соприкосновения с восточной культурой. Он был человеком редкого остроумия, склонным к шутке и тонко понимавшим шутки других. Вместе с тем он был чуток; за его шутливостью скрывался лиризм, способность тонко понимать чувства другого, проникать в трагизм обыденных, бытовых ситуаций. Когда я рассказала ему о том, что мой брат после инсульта пережил совершенно новые ощущения, что жизнь как бы развернулась перед ним и он одновременно существовал в разных временных ситуациях, видел умершего отца — так близко, что мог дотронуться до него, В. Э. с чувством сказал: «Вы, очевидно, очень любили отца!» Такой неожиданный вывод он проницательно сделал из услышанного. В другой раз, когда меня спросили о моих впечатлениях о Канаде, где я была в гостях у сына, я показала фотографию, на которой я вместе с сыном, оба в фартуках, занимаемся хозяйством. В. Э. рассматривал долго и внимательно фотографию, и я поняла, что на наших лицах он видит грусть от близкой разлуки. Он был в душе лирик. Недаром он знал наизусть всю русскую поэзию и неустанно добивался, комментируя стихи, понимания того, какая реальность и какие чувства их питали.