Наши обстоятельства были ему известны не только благодаря вражеской разведке, работавшей в самых лучших условиях, но и потому, что наш народ и его политические представители ничего не делали, чтобы скрыть от врагов наши неурядицы. Немец проявил себя еще настолько политически незрелым, что он не в состоянии был владеть собой. Он высказывал свои мысли вслух, не считаясь с последствиями. Он удовлетворял свое тщеславие, открывая перед широкими кругами свои знания и свои чувства. Приносил ли он этим пользу отечеству или вредил, было второстепенным вопросом с точки зрения тех космополитических чувств, которыми он был охвачен. Он считал, что действует справедливо и умно, был сам этим доволен и предполагал, что и слушатели его так же довольны. Тем для него все дело и кончалось. Эта ошибка мешала нам в нашей великой борьбе за национальное существование больше, чем военные неудачи: Недостаток политической самодисциплины, которая составляет у англичан вторую натуру, отсутствие той любви к отечеству, свободной от космополитических мечтаний, какой проникнуты французы, — вот наши минусы; они ярко сказались в немецкой резолюции о мире, обсуждавшейся в рейхстаге 19 июля 1917 г., т. е. именно в тот день, когда проявилась в последний раз русская военная сила. Я знаю хорошо, что среди объективных оснований этой резолюции большую роль играли некоторые разочарования в ходе войны, а также в видимых результатах нашей подводной борьбы.
Можно быть различного мнения о правильности такой пессимистичной оценки нашего положения — как известно, я считал его более благоприятным, но во всяком случае нельзя не видеть ошибки в этом парламентском шаге. В то время когда противник рад был бы каждому негромкому слову о мире с нашей стороны, мы просто кричали ему в ухо о том, что хотим мира. Те речи, которые якобы маскировали положение вещей, были так прозрачны, что не могли ввести в заблуждение никого во вражеском лагере. Так, на слова Клемансо: «Я веду войну», слышалось у нас эхо: «Мы хотим мира». Я был против этих резолюций мира не с точки зрения общечеловеческой, а с точки зрения солдата. Я предвидел, во что это нам обойдется, и выразил это в словах: «Еще год войны, по крайней мере». Еще год войны, при тяжелом положении родины и наших союзников.
Решающая борьба на западе
Серьезность положения, мною изображенного, естественно выдвигала вопрос: какие же надежды на благоприятное окончание войны были у меня, когда мы приступали к последним решительным сражениям?
Мой ответ будет ответом не политика, а солдата. Я считал, что Австро-Венгрия сможет справиться со своими фронтами ввиду военной слабости России и Румынии и тяжелого положения Италии. Я считал также, что Болгария в состоянии противостоять силам Антанты в Македонии. Турецкие силы в Малой Азии, благодаря революции в России были также освобождены. Поэтому Турция располагала достаточными силами, чтобы поддержать свои армии в Месопотамии и Сербии. По моему мнению, для того чтобы наши союзники могли выдержать, было достаточно правильного распределения военных сил. Большего я от них и не требовал. Мы сами своими силами хотели выиграть решительную битву на западе. Для этого мы должны были воспользоваться нашими освобождающимися силами на востоке и создать на западе армию, превосходящую силы нашего противника.