Растерянность и тоска никогда не покидали Натали, и даже толстокожий Моран дрогнул, когда однажды вечером на балу она сломалась. «Она уронила голову на руки, глаза покраснели, плечи измученно опустились, губы дрожали, а взгляд потемнел». Это было уже слишком… Постоянные нервные срывы и неопределенность стали для него невыносимы уже через месяц. В начале июля он бежал, а Натали вернулась к Сержу Лифарю – с которым официально и не расставалась – еще на два сезона.
В начале 1932 года Лифарь как ураган бушевал в зале «Гарнье». Он был одновременно исполнителем, хореографом и балетмейстером. В новом сезоне он предложил революционную программу, поставив балет на музыку Чайковского, любимого композитора Натали, который был до этого для музыкального комитета композитором второстепенным[164]. Он модернизировал «Жизель»[165], шедевр романтического балета, вдохновленный Теофилем Готье. Его принц Альберт был очень не похож на привычного персонажа, которого так любила публика, – это был Гамлет, страдающий и страстный, а не герой волшебных сказок. И когда все считали, что Натали восхищена успехом Лифаря, она, все больше замыкаясь в себе, была далека от восторга этим творческим взлетом. Она видела только то, что его никогда нет рядом и что их встречи редки. Как раз тогда, зимой 1932 года, она познакомилась с Жаном Кокто. Раньше она была Терпсихорой, но теперь стала Каллиопой[166].
По словам всех, кто был этому свидетелем, когда Мари-Лор де Ноай незадолго до частного показа фильма «Кровь поэта» представила писателя этой прекрасной женщине со всегда настороженным взглядом, «он, казалось, сразу решил – вынырнув из облака опиума – влюбиться в нее»[167]. Изящество ангела, соединение Рая и Ада, Искусства и Истории, Ничтожества и Величия… В одном существе было все то, чем дышали его произведения. Натали же, ослепленная Кокто, поверила, что сможет оживить с ним «куртуазную любовь» прошлых веков. Принцесса и Трубадур. Эстетическая страсть, бессмертная, мистическая любовь трувера Кокто – известный гомосексуалист, идеальный воздыхатель.
Преданный, покинутый Лифарь не мог поверить в истинность этой невероятной страсти. Более пятидесяти лет спустя он вспоминал это с такой же грустью. «Я много страдал, я страдал вдвойне, – писал он. – Я не смог удержать той, которую любил, и потерял ее по вине друга»[168]. Танцовщик вспоминал – и это объяснение, родившееся не только от горечи побежденного, было подтверждено многими близкими друзьями, – что Кокто переживал сложный период, его терзал жестокий демон поздней страсти, и он искал спасения в наркотиках. Он бежал в любовь.