Библейский Яаков уходит, Яаков Шалева остается и, как бы ему не было трудно, стоит на земле Израиля, а Эсав уезжает в Америку и вместо реальной выпечки хлеба предпочитает писать статьи о хлебобулочном производстве. Может быть, кто-то и углядит здесь сходство с библейскими событиями и характерами. Оно и вправду есть, но только запрятано в глубине сюжетных таинств.
Роман «В доме своем в пустыне…» (1998), как и предыдущие книги Шалева, написан в жанре семейной саги. И хотя действие умещается в рамках жизни главного героя, затрагивает оно три поколения. В семье Майер все мужчины умерли до срока, от несчастного случая или самоубийства. И вот теперь Рафаэль живет в компании четырех вдов — бабушки и трех теток, а также незамужней сестры, соединившихся в его сознании в некое существо — Большую Женщину, неразделимую в своей социальной и физиологической основе. И даже танцевали они, «образуя медленный то расширяющийся, то сужающийся круг, который не раз захватывал меня в своем движении и сужался вокруг моего тела», вспоминал Рафаэль. Долгие годы мальчик, а затем юноша оставался естественной частью этого противоестественного организма, и только инстинкт самосохранения все-таки вытолкнул его из цепких объятий пятиглавого, десятирукого и десятиногого паука. Да и супружеская жизнь Майера не сложилось: жена ушла от него к другому мужчине, лишь затем, чтобы вновь вернуться уже в качестве любовницы.
И вот Рафаэлю 52 года, он самый старший мужчина во всей родне. Покинув дом Большой Женщины, он поселяется «на краю пустыни». Но главное в его жизни не меняется: она была и остается существованием в пограничной зоне — между телами Большой Женщины, между супружеством и одиночеством, между городом и пустыней; забвением, небытием, отягощенным многими семейными тайнами, которых лучше бы не касаться вовсе. Ибо, однажды раскрывшись, эти потаенные бездны могут окончательно поглотить остатки сознания, безнадежно бьющегося в тенетах зыбкой вечности.
Город Шалева — остров посреди пустыни, граница между Космосом и Хаосом, прибежище скорби посреди людской суеты… «В те дни Иерусалим кончался внезапно… С одной стороны — дома и тротуары, бельевые веревки и блеклый электрический свет, а с той — дикость и камень, шакал и чертополох. Три больших здания возвышались над кварталом моего детства, как бессонные часовые на трех его углах: Дом сирот, угрюмый и мрачный, точно крепость, Дом сумасшедших, запертый замками и решетками, и самый близкий из трех, совсем рядом с нашим жильем, — Дом слепых…». Начало пути, который никуда не ведет.