— А твой дом? Семья?
— Уж не знаю где теперь мой дом. Квартира осталась в старом гарнизоне. Из всей семьи — один отец в Харькове. Отпуск, пожалуй, оформлю. К нему и поеду. Заскочу ненадолго в гарнизон, возьму кое-что из вещей, не в афганке же щеголять. В отпуск съезжу, а двухсотые сопровождать — уволь.
Однако отпуск пришлось отложить. Неожиданно навалились проблемы с движками, расход ресурсов которых в высокогорье оказался неожиданно большим. Затем добренькие дяди увеличили поставки Стингеров и возросли боевые потери вертолетов. В этой суете прошел следующий год. Наконец стало ясно, что усталость становится постоянной составляющей организма и переходит в болезнь и снова встал вопрос об отпуске. Тем более, отчим прислал телеграмму с просьбой приехать, если конечно есть возможность, попал мол в больницу, стало сдавать сердце.
Вообщем оформил отпуск, получил деньги и чеки, сунул отпускной билет в карман кителя, попутный борт доставил меня в Кабульский аэропорт откуда и начался два года назад Афганистан. Неиспользованного отпуска набралось более чем достаточно. Путь лежал в Харьков.
* * *
Ташкент первым принимал возвращаюшихся из Афгана и последним провожал туда очередные порции военного люда. Конечно, кроме Ташкента существовали и другие ворота и калитки ведущие на войну, но так уж получилось что тыловой столицей афганской войны оказался Ташкент. Здесь располагались штабы, заполненные под завязку людьми в форме, вроде-бы присутствующими на войне, иногда даже навещающими войска по ту сторону границы, изредка оказывающими на ее ход самое непосредственное влияние, но с другой стороны упирающимися всеми четырмя копытами от непосредственного участия в боевых действиях и глубоко презирающие тех неудачников, что лазали по горам и долинам под пулями неуемных душманов.
Кроме них в Ташкенте располагались госпитали принимающие изорванное и изрезанное, наконец просто замученное экзотическими и самыми заурядными болячками солдатское мясо. Здесь его сортировали. Кого оставляли в надежде отправить через короткое время обратно, тяжелых обрабатывали и рассылали по российским госпиталям, безнадежных — хоронили на местном кладбище.
Как во всяком прифронтовом городе в Ташкенте сложилась уникальная, непередаваемая обстановка чумного, непроходящего, беспробудного и злого похмелья, какой-то подпольной деятельности по продаже и перепродаже всего на свете от горючего и смазок, пайков, круп, муки, до совсем уже темных дел с наркотиками и оружием. Слухи о происходящем долетали до армии. Многие не принимали их всерьез, но некоторые, зная порядки на гражданке и в армии, охотно допускали нечто подобное. Слухи постепенно множились, расползались по Афгану, возвращались в Союз, обрастали невероятными и ужасающими подробностями. Меня никогда не тянуло в этот жаркий город, даже если предоставлялась возможность командировки. Вот и по пути домой остался в аэропорту, поел шашлыков и коротал время до своего рейса за чтением книги в зале ожидания.