Сердце есть могила. Сколько мы хороним там лучшего в нашей жизни. Припомни каждый из нас, сколько он похоронил в этой могиле и высоких движений, страданий, радостей, ненавистей, любви — всего, чем собственно и дорога вся наша жизнь. Мысли мои трогаются. Я уже вижу себя живым курганом, в котором будущий, новый гробокопатель может быть и откроет много редкого, уже перетлевшего, но хотя на минуту, при открытии, еще напоминающего прекрасные линии и образы, которыми были украшены покойничьи чувства. От влияния воздуха все это тотчас же гибнет, пропадает. Но впечатление остается. Больше и не нужно. Пусть умершее прекрасное улетучится в прекрасное живое.
16 мая. Вторник. Заходил к Кавелину, чтобы взять написанную им статью о дворянстве. Была дома только Антонина Федоровна[271] и Драгомиров[272]. Женщина натянутая и до смешного играющая роль. Самолюбие самое болезненное и заносчивое.
Вечером с Вольским распили две бутылки бургунчику, часов восемь просидели. Рассказывал свою песнь, как был он Иосифом Прекрасным, и все из деликатного чувства «береги женщину», как заповедала ему мать. Вышел однако ж с честью и достоинством из всех соблазнов и обольщений, а любил. Факт любопытный. Мотив можно взять — эстетическое чувство в борьбе с обольщениями и с положениями жизни, потом сознание своей ничтожности, своей малости. Любить, нельзя не любить, но дальше идти было также невозможно во имя той же любви. Чувство благородное, возвышенное не пускало вдаль.
Сначала мать указала на головку-портрет. Он любовался. Матери лестно. Она рекомендовала. Приехал в Москву — не приняли. Забрало самолюбие ничтожества демократизма. Год прошел. Сошлись в деревне. Аллеи. Все знали. Вдова — чего лучше. Переписка.
Таким же дураком я и на службе себя вел, и всюду, таким же Иосифом, много потерь, но остался спокоен. Тоже чувство не дозволяет. Чувство эстетического такта, музыка, которую боишься остановить фальшивою или дикою нотою, гармония души и сердца, которая заставляет едва дух переводить в благоговении перед нею. И все это схоронено с болью. Не выходи тогда на шумный пир друзей. А как засмеют.
17 мая. Среда. Получил командировку и откланялся. О письмах решено, что погожу писать. Если, говорит[273], найдете что-либо против правительства, то пишите откровенно, не церемонясь. Я говорю, да это очень важно, ибо снизу мы видим лучше.
19 мая. Пятница. В Москве.
21 мая. Воскресенье. С утра меня что-то тянуло в Кунцево. Звали к Щепкину обедать, но не пошел и удрал в Кунцево. За заставой сел на деревянную клячу-тележку со старичком. Попался Солдатенков, ехавший на паре отличных вороных. Встреча миллиона с копейкой.