— Я сказал трое, а не четверо, понятно? — грубо обрывает дон Альфонсо.
Один из счастливцев — вот уже три недели, как он сидит без работы — робко осведомляется об оплате.
— Двадцать восемь песет, — отвечает помещик.
Теперь очередь завербованных сделать кислую мину.
— Двадцать восемь? Это немного, дон Альфонсо, — говорит один из них. — Дон Альварес платит тридцать три!
— Это наглая ложь, — отвечает Альфонсо. — Почему ж вы тогда не идете к дону Альваресу? Да потому, что прекрасно знаете: он сейчас никого не берет! И потом — дон Альварес может платить сколько ему угодно, а я не дон Альварес, я дон Альфонсо и плачу двадцать восемь!
На этом и заканчиваются переговоры с поденщиками, а Хосе тем временем подробно информирует меня относительно личности дона Альфонсо. Он хоть и не крупнейший помещик в Ондаре, — крупнейший дон Альварес, — однако входит в число первых трех-четырех. Он владеет сотней гектаров земли, засаженной преимущественно оливами, и держит на поденщине двадцать, а то и тридцать рабочих. Во время гражданской войны, когда все голодали, Альфонсо торговал картошкой, продавал ее по баснословной цене. Он чудовищно обогатился на этом, но зато и снискал себе особенную «любовь» народа…
— А вон и Пако, муж моей сестры! — вдруг говорит Хосе и устремляется к довольно полному человеку, который бредет к трактиру. У человека толстые щеки и длинный кривой нос. Зятья обнимаются — в Испании родство так родство! — хотя Пако, насколько мне известно, между делом выполняет обязанности деревенского секретаря фалангистских профсоюзов. К ним подходит и дон Альфонсо. Пако ведает отбором рабочих, желающих получить паспорт на выезд. Слишком много сельскохозяйственных рабочих отпускают за границу, жалуется дон Альфонсо. Всего восемь человек стоят сейчас на площади, дожидаясь работы, во всей деревне их не сыщешь и полсотни, да и те согласятся работать лишь за бесстыдно высокую плату. А тут еще поговаривают о том, чтобы на будущую весну увеличить контингент эмигрантов! Пако должен своевременно выступить против таких планов в центральных инстанциях, если он еще не совсем потерял здравый смысл. Нельзя, чтобы самые дельные люди опять выехали из страны, как в прошлую весну, когда Пако дал согласие на выезд двум самым надежным работникам Альфонсо. К чему это? Ведь лучше сотрудничать, чем подсиживать друг друга!
— Платил бы ты больше за работу, никто бы от тебя не бежал, дон Альфонсо, — возражает секретарь профсоюза, — Ну, а положа руку на сердце, был у тебя в этом году недостаток в рабочих руках? Насколько мне известно, нет! И я тебе обещаю, я позабочусь о том, чтобы и в будущем году у тебя было достаточно рабочих и чтобы от тебя не убежал никто, в ком ты особенно заинтересован, только извести заранее. Ведь ты меня знаешь, дон Альфонсо, я не такой. Ясное дело, мне тоже на что-то надо жить, и я помогу любому кабальеро, который это понимает…