— Что-то случится.
Звали инспектора то ли Джим Оливер, то ли Оливер Джим, то ли как-то совсем иначе — он отзывался на оба имени, но каждый раз передергивался и заметно оскорблялся. Про себя Виктор назвал его Молодой. Молодой был зол, энергичен, пытался глядеть чертом, но пока не очень получалось.
Как этот инспектор стоял в гостевом отсеке катера, чуть пригнувшись, окруженный четырехстенной репродукцией с модных тогда хайремовских «Джунглей». Буйные сумасшедшие краски окружали его, и здесь, среди зверей, деревьев и цветов, среди пиршества чудес, он казался настолько неуместным, что хотелось его немедленно выгнать.
Вспомнит Базила Рандевера, в тот день он был первым, кто встретил катер. Самый толстый и самый дружелюбный человек на всей планете. Он прокричал ему как всегда:
— Письма привез, Панчуга?
Панчуга — уаловская транскрипция пьянчуги. Так прозвали Виктора за отечное лицо, последствие частых перегрузок, — обычная история среди патрульщиков.
Он возил им письма, инструменты, приборы, одежду, посуду — любая мелочь с Земли ценилась здесь крайне высоко. Он удивился однажды, увидев помазок, сделанный из куска дерева и двух десятков щетинок местной свиньи. Сложнейший сельскохозяйственный агрегат ничего здесь не стоил по сравнению с обыкновенной лопатой, потому что лопату, если она сломается, можно починить, а его нельзя. Некому.
Он вспомнит, как встретила его в тот день Паула, как пришла одной из последних, как смотрела с уже привычной угрюмостью, как напряженно помахала ему рукой.
(Когда-то, во время пустякового разговора, он сказал ей:
— Я знаю про тебя все, я полностью тебя понимаю.
— Тогда скажи, о чем я сейчас думаю?
Тут не только вызов был, он понял потом, — она надеялась, что он угадает, может быть, больше всего на свете ждала, что угадает.
Он и угадывать не стал. Отшутился).
И вспомнит отчаянное чувство вины перед ней, и злость свою на нее, злость за то, что когда-то поддался на ее уговоры и согласился осесть на Уале, перечеркнуть все свои планы, полностью сломать жизнь, но потом ни минуты об этом серьезно не думал, все оттягивал — как-нибудь обойдется. А Паула все понимала и молчала про это, только поугрюмела и перестала говорить про любовь — делай что хочешь, мне все равно.
— Оставайся, буду твоей женой. Нам мужчины нужны. Потомство. Свежая кровь.
Вот что она ему говорила. Свежая кровь.
Он всегда считал, что любит ее. Ни до, ни после ничего подобного не случалось. Значит, любовь. Но эта любовь была тягостна, унизительна как болезнь. Пробивать вечное равнодушие, выпрашивать ласковые слова, чуть не в ногах валяться… плюнуть с горечью, все на свете проклясть, отвернуться, но для того только, чтобы она удержала его своим бесцветным «не уходи», и остаться, надеясь неизвестно на что.