С историей, однако, дело обстоит несколько сложнее, потому что Фолкнер берет своих персонажей на любом отрезке времени, нимало не заботясь о последовательности. Кстати, когда редакторы указывали ему на очевидные несообразности, он что-либо править отказывался, утверждая, что в том, как это у него, есть высшая правда. В этом историческом временном мире нет устойчивых орбит, по которым бы двигались судьбы героев, они постоянно переплетаются, исчезают, возникают снова, они втянуты в бурный поток обстоятельств. В романе «Авессалом, Авессалом!..» героиня по имени Джудит Сатпен говорит неожиданно себе самой: «…родившись одновременно со множеством других людей, ты связан с ними, и поэтому пытаясь двинуть рукой или ногой, ты как бы дергаешь за веревочки, но веревочки привязаны к рукам и ногам всех остальных, и все они тоже пытаются за них дергать, и тоже не знают почему, знают только, что веревочки все перепутались и мешают друг другу, все равно как если бы пять или шесть человек пытались соткать ковер на одном ткацком станке, причем каждый хотел бы сплести свой узор».
А если поразбираться с веревочками, то, вообще-то говоря, можно выяснить, что идея веревочек или незримых нитей восходит к философу Платону. У него в сочинении «Законы» говорится так: «Рассмотрим каждого из нас… как марионетку. В нас пребывает состояние наподобие внутренней веревки или нитей — потяни за них, и мы начнем действовать, потяни в другую сторону, и нас влечет к противоположным действиям и тут-то и надо искать ту разницу, которая существует между добродетелью и пороком… и руководствоваться надо одной единственной нитью — золотой и священной нитью разума».
Можно много чего припомнить относительно веревочек, в частности философа Канта, говорившего, что моя свобода кончается там, где начинается свобода другого.
А еще следует добавить не только то, что веревочки переплелись, так сказать, в синхронном срезе, по горизонтали, в одной временной плоскости, но и то, что узелки и зацепки расположены в любом миге из указанных двухсот сорока шести лет и оттого так слабы возможности объективно разобраться с тем, что когда произошло и что чему причиной. А если еще вдобавок принять во внимание, что у самих фолкнеровских персонажей со временем отношения прескверные и что они частенько, обитая в каком-либо конкретном месте округа Иокнапатофа в таком-то году, на самом деле умом и душой находятся там же, но этак лет на сто или на тридцать раньше. От всего этого не так-то просто разобраться с сюжетом и Фолкнер снабжал некоторые романы хронологическим и биографическим послесловием, мол, такой-то персонаж родился в таком году, а умер в таком, а в этом с ним случилось то-то. От всех этих безнадежно перепутавшихся веревочек царит жестокий хаос, и поистине в ушах у многих персонажей несмолкаемый шум, а в душе кипит ярость. И вообще шум и ярость — знак многих романов Фолкнера, это может быть жуткая ледяная ярость Минка в романе «Особняк» и безумная ярость почерневшего от нее старикашки дока Хайнса из «Света в августе».