Монолог Джейсона написан совершенно блистательно. Конечно, что касается формы, он использовал литературные достижения Джойса, но без джойсовских крайностей в изображении потока сознания. Не обольщайтесь, что бы новое писатель ни придумал, совсем как в жизни или не совсем как в жизни, все равно это более или менее удачная модель, схема. И все же у Фолкнера введение приема, разработанного принципиально Джойсом, я имею в виду так называемый поток сознания, глубинно мотивировано и обусловлено общехудожественными задачами произведения как единого целого.
Увидев, что историю словами одного персонажа не рассказать, Фолкнер попытался передать ее через рассказ другого… Но с Квентином дело обстоит не намного проще. Роман описывает один, последний, день из жизни Квентина Компсона. Квентин бродит, погруженный в свои переживания, по окрестностям Кембриджа, за ним увязывается девочка из итальянского семейства, он что-то ей покупает, булочку, кажется, и она за ним тащится, а у него в голове отец, мать, Кэдди, негры компсоновского семейства, слова отца о времени, сказанные при дарении часов: «Дарю тебе, Квентин, сию гробницу надежд и устремлений». Квентин тоже идеологический помешанный и тоже выпавший, как пастор Хайтауэр, из своего времени человек, он весь мыслями в былом компсоновском величии и безмерном унижении, которое, как он предполагает, семейству приходится претерпевать. При этом особенная для него травма — унижение сестры Кэдди, он для того и придумывает историю с кровосмешением, чтобы превратить обыкновенную историю духовного распада и физического обнищания в сатанинскую, придать ей масштаб и избежать тем самым уж совершенного ничтожества. Квентина терзают по преимуществу муки уязвленной и растравленной гордости.
Он глух ко всякой реальности, к любому «сейчас», и справиться с наваждением он не в силах. Обратите внимание, Квентин бродит с девчушкой-итальянкой, и они друг друга (Квентин не знает итальянского языка, девчонка — английского) не понимают. На самом деле лингвистическое непонимание — только метафора более обширного непонимания: Квентин не способен принять в себя ничью постороннюю мысль, а его собственные соображения исчерпываются теми, о которых я говорила. И разбивает отцовские часы Квентин потому, что они идут вперед, а его будущее в прошлом. Это «подпольный» человек, хотя и симпатичный.
Позже оказывается, я уже об этом говорила, что этих трех рассказов недостаточно, и история излагается и дополняется автором. И тогда, из сопоставления этих четырех версий, возникает более или менее адекватное представление об истории семейства — это семейная хроника, как «Будденброки», но разительно нетрадиционно написанная — история о некогда владетельном семействе, продающем в качестве поля для гольфа местному клубу свой заливной луг, чтобы оплатить учебу одного из сыновей, Квентина, и прилично выдать замуж дочь, Кэдди. И все же это история не только материального обнищания, но скорее общей деградации людей, чье время ушло, а к новому они не приспособятся: отец спивается и умирает, мать пребывает в депрессии и вечно больна, старший сын — умственно неполноценен, Квентин нежизнеспособен и кончает с собой, с Кэдди тоже все кончено, а Джейсон такое духовное страшилище, что по сравнению с ним умственно отсталый Бенджи кажется перлом создания.