— День добжий, пане… Ох, заныли мои стары кости!..
На старике был потерявший всякий цвет картуз, потертое мешковатое пальто и глубокие резиновые калоши.
Все так же охая, старик принялся разбирать и раскладывать газеты, что-то певуче бормоча себе под нос.
— Послушайте, господин, — я сам почувствовал, что произнес это чересчур весело, — когда здесь получатся сегодняшние «Московские ведомости»?
Не бросая своего дела, старичок вскинул на меня остренькие выцветшие глазки, словно воткнул два буравчика:
— А что пану так интересно в «Московских ведомостях»?
Ответ был верный!
— Там должно быть объявление насчет одной службы…
— Так вам-таки да придется любоваться нашим местечком цилый тиждень…
Все в порядке!
Старик собрал оставшиеся газеты, оглянулся вокруг и, понизив голос, назвал мне улицу.
— Пусть пан приходит туда через два часа. Я там пана встречу.
И, прихрамывая, охая, растирая поясницу, старичок удалился.
Кременец являл собою в те времена типичный образец заштатного городишки Юго-Западного края. Основной его приметой была неописуемая грязь. И кривые улочки, где ютились жалкие хибарки еврейской и украинской бедноты, и улицы посолиднее, застроенные ладными домами местной «знати», знали одно-единственное «покрытие» — вязкую, непролазную черноземную хлябь.
Городок раскинулся на склоне холма, и казалось, будто весь он, со всеми своими улочками и переулками, с домишками и развалинами старой крепости, с корчмами и церковью, костелом и синагогой медленно сползает вниз по толстому слою густой, жирной грязи.
С трудом вытаскивая ноги из этого месива, я шел к условленному месту. Нет-нет да и тревожили опасения: еще попадешь здесь в какую-нибудь ловушку! Того и гляди засосет это аховое местечко.
Вот и указанный мне перекресток с распятием. Пока было все без обмана. На углу стоял давешний газетчик с невысоким, очень коренастым мужчиной в кожушке.
— Вот и пан пришел. Будьте знайомы, пане. О це и е той Грицько…
«Той Грицько» весело улыбался, скаля из-под усов крепкие желтые зубы.
Мы договорились, что вечером попоздней на улице, идущей на запад, в сторону границы, я постучу в крайнюю хату по правой руке. Мне отопрут, и я там должен буду дожидаться Грицька. Он подъедет на волах или конях и увезет меня в приграничное село, а оттуда переправит за кордон. До вечера же я побуду на квартире у газетчика. На том мы с Грицьком и распрощались.
Вот тут-то и началось выматывание нервов. Как ни старался я держаться «бывалым парнем», хитрая пограничная публика сразу сообразила, что я новичок.
Старик повел меня к себе домой, сдал на руки старухе жене и совсем древней матери, а сам куда-то исчез. Я огляделся. Квартира газетчика состояла из трех, по моим тогдашним представлениям, хорошо обставленных комнат. Я мыкался из угла в угол самой большой из них, видимо столовой, рассматривая пришпиленные веером по стене фамильные фотографии и прислушиваясь к непонятному разговору женщин за стеной. Вскоре жена газетчика вышла из кухни, постелила на стол чистую скатерть и принялась расставлять тарелки.