Делали так, как никогда и нигде еще не делали: вдоль линий, где по плану намечались стены тоннеля, через большие промежутки рылись колодцы и заполнялись бетоном, между ними рылись новые колодцы и так до тех пор, пока из них не получались готовые стены. Так же, по частям, на эти стены подводились перекрытия, и дома незаметно оказывались стоящими на сводах тоннеля. Теперь — только вынуть оставшийся под сводами грунт, и тоннель готов.
Я помню это время — зашел в контору пятой дистанции на Волхонке и вижу стенгазету, в стенгазете вопрос: «Что снится Шмидту?» На рисунке был изображен человек-коротышка, с мясистым носом, высоким, выдающимся лбом и орлиным взглядом, на голове наполеоновская треуголка, а кругом… бесконечный лес знамен. Под рисунком — ответ на вопрос: «Отвоевать все метростроевские знамена».
Шмидт усмехнулся, но не возражал. Да, это были «волочаевские» дни!
…Потом встречали первый пробный поезд на станции «Дворец Советов». Блестящий и торжественный прошел он мимо радостных строителей станции. Шмидт встретил и проводил его взволнованно поднятой рукой. А когда в тоннеле скрылись хвостовые фонари поезда, он вдруг сказал:
— Ну вот и всё. Кончили! Последний день.
И вспомнился первый день, морозный день 10 декабря 1931 года — в Сокольниках начали опытный участок, пробную шахту. Только начали и на метр еще не ушли в землю, а на место работы уже приехал один из секретарей ЦК. Он смотрел, как рабочие кувалдой долбят мерзлую землю и лопатами бросают ее наверх. Было похоже, что это роют деревенский колодец, а не начинают мировое строительство.
— И так вы думаете строить метро? — спросил секретарь ЦК.
В тот же день у него состоялось совещание о механизации работ.
Таков был первый день метро.
Я вспоминаю все это — хотя это далеко не все, что всплывает в памяти, — и думаю: какая это была бы интересная и поучительная история — «История метро», написанная по ее живым следам, — если бы все в ней было так, как это было замыслено вначале, если бы не завелся и не воцарился в ней злой дух ее самовластного ответственного секретаря Кулагина.
В нем, в его самодовольном виде («с благоговением нос свой носит», — сказал о нем один остряк), в холодном взгляде, в жестяном голосе, в не допускающих никаких возражений репликах, указаниях и директивах, в его лживых увертках, беспардонном вранье, сногсшибательном хлестаковском бахвальстве я видел такие человеческие качества и свойства, с которыми не мог мириться.
Впрочем, только ли это его личные качества и свойства?
Это человек, не способный к серьезному и деловому, поистине ответственному руководству, к вдумчивому анализу действительности и систематической работе. Парадность, шумиха, очковтирательство, с одной стороны, командование, администрирование — с другой, — вот что определяет стиль кулагинщины.