Это человек, совершенно лишенный чувства самокритики и не терпящий никакой критики со стороны («здесь не дискуссировать», «не полемизировать, это не простое собрание, а совещание при ответственном секретаре Кулагине» — его слова).
Это человек, не способный аргументировать, заменяющий доказательство окриком.
Это человек, отличающийся анекдотической лживостью, изворотливостью и интриганством, человек, который не моргнув может назвать черное белым и белое черным.
Это самодур, способный пойти на преступление, например на уничтожение протоколов и других неугодных ему материалов, для того чтобы замести какие-то свои проступки.
Это, наконец, человек, всей своей деятельностью, начиная с крупных дел и кончая деталями своего поведения (отношение к работникам, посетителям и т. д.), дискредитирующий звание члена партии.
Все это, конечно, его личные качества, но единичные ли? И не перерастают ли они в некоторый обобщенный образ, который и до сих пор выскакивает в нашей жизни то там, то здесь?
Вот почему моя работа в редакции «Истории метро» проходила в постоянной и непримиримой борьбе с этим злым духом. А так как в этих спорах, столкновениях и конфликтах коса нашла на камень, то Кулагин дважды ставил перед Главной редакцией «Истории заводов» вопрос о моем увольнении и дважды получал отказ. В третий раз этим вопросом занялся Сокольнический райком партии, по просьбе которого я написал обстоятельную записку «о стиле кулагинщины» и все это изложил.
В конце концов я ушел из этой организации.
Что сталось с Кулагиным в дальнейшем — я не знаю и, по правде сказать, не интересовался этим, но думаю, что он долго еще с тем же благоговением носил где-то свой нос, лгал, кричал и стучал на кого-то кулаками. Меня беспокоило и беспокоит другое: как хорошо все было задумано, сколько людей работало над осуществлением этой задумки и сколько людей обмануто в самых благих обещаниях и начинаниях, сколько средств было ухлопано, и кончилось все это ничем.
Конечно, в итоге полугодовой работы и остались материалы, дневники, но при правильной постановке дела всего этого могло быть неизмеримо больше. Но главное — никакой истории метро, как она была замыслена вначале, не получилось.
А для меня это было большим уроком жизни — как один человек, бесчестный, но облеченный бесконтрольной властью, может погубить большое общественное дело. И новой ее ступенью.
Ах, если бы это был один урок, единственный!
Но вот я опять в роли горластого, неуемного петуха, который, взлетев на забор, хлопает крыльями и орет во всю глотку, думая, что его слышит весь белый свет. А что поделаешь, если натура такая?