Нельзя ведь не кричать! Как не кричать, когда видишь торжествующую морду торжествующей подлости? Нельзя не кричать, если сам не хочешь быть подлецом!
И вот что из этого получилось.
1936 год. Время первых выборов в Верховный Совет и связанных со всем этим больших ожиданий и надежд. Так именно я воспринимал это время и верил в него, в завершение строительства социализма и дальнейший переход к коммунизму. Да, верил! Отсюда и торжественные волнующие замыслы, которые тогда я пробовал воплотить в драматургии: «Москва над нами» (строительство метро), потом «Дни нашей жизни» и, наконец, «Грани» — о стирании граней между физическим и умственным трудом, о том, как молодой врач приехал в деревню, полюбил молодую колхозницу и что из этого вышло.
Примитивнейшая заданность и умозрительное, хотя и совершенно честное, стремление писателя идти в ногу с жизнью и «попасть в такт» ее основополагающим принципам. У кого-то из этого что-то получилось, но у меня ничего не вышло. Выпытав где-то о хорошем враче, который организовал в деревне образцовую больницу и вообще проявил чудеса в своей врачебной деятельности, я ринулся туда, в глубинное воронежское село Колыбелка, с верой в то, что там я найду полное подтверждение своему, самому современному, самому передовому, отвечающему самым последним требованиям жизни, тезису о стирании граней между городом и деревней.
Приехал я туда на пароходике по знаменитому тихому Дону, на берегу которого стояло это село, приехал ночью, и мое знакомство с жизнью началось с того, что меня никто не пустил ночевать, и скоротал я ночь на каких-то бревнах возле правления колхоза. Утром меня устроили «на постой» в белую мазанку против здания сельсовета к грузному и добродушному «дядьке» с одной рукой, другую он потерял на гражданской войне. Жена у него была, наоборот, худощавая, как говорится, поджарая, работящая и, ведя, по сути дела, весь дом, довольно строговата была к своему беспечному мужу, за что он звал ее «унутренний враг».
С этого «плацдарма» я начинал свое «знакомство с жизнью», знакомство, которое вылилось в конце концов в то письмо к моему хорошему другу Владимиру Петровичу Ставскому, которое я сейчас приведу, — правда, из-за его очень больших размеров с некоторыми сокращениями. Со Ставским мы печатались вместе в журнале «Октябрь»: его «Станица», «Разбег», очень интересные документальные очерки о коллективизации на Кубани и мой первый и тоже почти документальный роман «Самстрой» — о стройке времен первых лет первой пятилетки.
Это нас и сдружило, хотя первое знакомство было довольно оригинальным. Владимир Петрович был человек на первый взгляд грубоватый, внешне даже мужиковатый, с крупными и резкими, точно вырубленными топором, чертами лица и таким же не то что резким, а прямым и честным характером, за которым не сразу открывалась большая душевность и искренность. И вот, узнав, что моя паспортная фамилия Покровский, он меня прямо в упор спросил: